Внутренняя планировка была простой. На одном конце склада преобладали цвета хаки участников игрушечных парадов и камуфлированной техники, а также клепаное серебро космических кораблей в тяжелом вооружении, на другом – бледно-пастельные тона детских распашонок и сверкающая белизна миниатюрной домашней утвари. Перекинув через руку свернутый сырой плащ, Стивен, не торопясь, двинулся в обход полок, от орудий убийства к приметам монотонных будней, и обнаружил, что самые интересные игрушки лежат посередине – там, где подражание миру взрослых уступало место чистым развлечениям: заводная горилла, взбиравшаяся по стене небоскреба с монетой в лапе; устройство для разбрызгивания краски; подушка, издающая неприличные звуки; воск, который светится и пищит, когда его разминают; мячик, способный катиться по непредсказуемой траектории. Каждый из этих предметов Стивен испытующе примерял к образу шестилетнего ребенка, которого знал, как самого себя. Он должен был проверить, какой будет реакция Кейт. Она была молчаливой девочкой, по крайней мере на людях, с прямой осанкой и темной челкой. Она была из тех детей, которые любят фантазировать, грезят наяву, обожают странные на слух слова, прячут в укромных местах дневник и хранят у себя разные непонятные предметы. Первые покупки Стивен выбрал с осторожностью: набор цветных карандашей и крохотных обитателей игрушечной фермы в деревянной коробке. Мягкие игрушки нравились ей больше, чем куклы, поэтому он опустил в проволочную корзинку большого серого кота в натуральную величину. Она была смешлива и любила веселые розыгрыши. Он взял с полки подушку с секретом и цветок, который брызгал водой. С их помощью она могла бы дразнить свою маму. Затем он остановился перед выставкой головоломок. Нет, он не сошел с ума, он не принимает мечту за реальность. Он осознает, что делает, он знает, что Кейт больше нет. Он все тщательно обдумал и не собирается обманываться. Он делает это для себя и не питает иллюзий. Закончив размышлять, Стивен пошел дальше. Ей не слишком нравился абстрактный, замкнутый мир головоломок. Развитию ее сообразительности больше способствовало живое общение, веселая путаница воображения и притворства. Ей нравились переодевания. Стивен достал с полки шляпу колдуньи, а потом вернулся и заменил серого кота черным. Тут он решил, что нашел подходящую тему, и стал быстро снимать предметы с полок. Он набрал волшебных шариков, которые при соприкосновении с водой превращаются в цветы, книгу рифмованных заклинаний и рецептов для колдовского котла, бутылочку невидимых чернил, хитрую чашку, в которой исчезала налитая в нее вода, и гвоздь, будто бы протыкавший насквозь голову своего владельца.

Наконец Стивен дошел до отдела для мальчиков. Разумеется, она была гармонично развитым ребенком, но не в ладах с мячом, и ей пора было научиться, как надо бросать. Он снял с полки пластиковую сетку с теннисными мячами. Затем он пощупал крикетную биту удобного детского размера из настоящей ивы. Не слишком ли это неподходяще для девочки? Тем не менее он взял и биту – подойдет для походов на пляж. Теперь он был в самом центре мальчишеского мира и проходил мимо револьверов, ножей, огнеметов, лазерных излучателей и игрушечных наручников, пока наконец не набрел на то, что искал и что узнал с первого взгляда – настоящий подарок для Кейт. Это был набор из двух коротковолновых радиотелефонов на батарейках, с изменяемой частотой модуляции. На коробке были изображены мальчик и девочка, весело переговаривающиеся через небольшую горную гряду, больше похожую на участок лунной поверхности. Антенны телефонов, которые они держали в руках, соединяла белая дуга молнии, призванная символизировать радиоволны и радостное возбуждение.

Стивен взял коробку из числа пятидесяти или шестидесяти одинаковых наборов, сложенных штабелем. Места в корзине для нее уже не было. Когда он направился к прилавку, ему неожиданно захотелось побыстрее очутиться дома со своими покупками, чтобы разложить их вокруг и еще раз повторить причины, по которым он выбрал каждую из них. Вот было бы здорово, если бы Джулия могла присоединиться к нему: у нее появились бы свои идеи, она бы открыла более богатые возможности в каждой игрушке, увеличила ценность приношения судьбе… Но он знает, как все обстоит на самом деле, думал Стивен, протягивая продавцу невероятно большую сумму денег. Он знает, что Джулия сидит сейчас в сыром доме со своими партитурами, блокнотами и заточенными карандашами, старательно вычеркнув его из своей жизни. В спешке Стивен забыл зонт, оставленный им у входа, но погода была заодно с его несдержанными порывами, и дождь прекратился, когда он пересекал пустую автостоянку перед магазином.

Дома Стивен распаковал радиотелефоны в последнюю очередь. Когда он вставлял батарейки, в руки ему попал бумажный прямоугольник. На нем было написано, что максимальный радиус действия устройства находится в пределах, допустимых правительственным законодательством. Стивен поставил один телефон на пол в конце длинного коридора возле входной двери. Отступив на несколько шагов назад, он поднес вторую трубку ко рту и нажал кнопку радиопередачи. Он намеревался произнести «один, два, три», но, поскольку рядом не было никого, кто мог бы его осудить, и он точно знал, что делает, и не был сумасшедшим, Стивен хриплым баритоном начал напевать «Happy Birthday», постепенно отступая все дальше назад по коридору. С другого конца до него доносился его собственный искаженный голос – металлический, потрескивающий, с шелестящими согласными и невнятными гласными. Это действительно напоминало голос с Луны. Но все же устройство работало, оно могло служить развлечением. Когда он отступил чуть больше чем на десяток шагов и дошел до предпоследнего куплета песни, передача прервалась. Стивен сделал шаг вперед, связь возобновилась, и он допел последнюю строчку, стоя в радиусе действия радиотелефонов. Устройство поощряло непосредственную близость. Это входило в замысел его создателей.

День был в самом разгаре, когда Стивен, заворачивавший подарки, почувствовал, как его оживление спадает, и ощутил первый болезненный укол от бессмысленности своих действий. До этого он насвистывал, но теперь сразу же прекратил свист и так и остался сидеть, держа в руках длинный гвоздь, вымазанный бутафорской кровью. Иллюзия быстро рассеивалась. Ему не хотелось оставлять половину подарков незавернутыми. Он энергично взялся за работу, но уже без прежней старательности. Черный кошачий хвост выбился из бумаги и вывалился наружу. Стивен сходил на кухню за новой бутылкой виски и вернулся в гостиную. По всему полу было разбросано более пятнадцати бесформенных свертков из красной бумаги. Их количество привело Стивена в смятение. Все, что он намеревался сделать, это купить один подарок, одну чисто символическую вещицу, просто чтобы выразить свой протест против отсутствия дочери, доказать свою способность шутить, немного пошантажировать судьбу. Но эта россыпь подарков насмешливо свидетельствовала о слабоумии. Их избыток был жалким. Стивен собрал и свалил пакеты на столе, сдвинув их поплотнее, чтобы они занимали меньше места.

Затем он оказался на своем обычном месте у открытого окна. Единственная разумная вещь, которую следовало сделать в день рождения Кейт, это съездить к Джулии. Он мог бы остановиться у «Колокола» в то же самое время и посмотреть, не случится ли чего и на этот раз. Для того чтобы занять себя, Стивен четверть часа провел у телефона, выясняя расписание поездов, переобувая туфли, запирая дверь на пожарную лестницу. Он сунул в карман своего плаща блокнот и ручку. Потом снова вернулся к окну. Уличное движение, нескончаемый мелкий дождь, люди, терпеливо ожидающие у пешеходных переходов, – просто удивительно, что вокруг может быть столько движения, столько целенаправленности, постоянно, все время. У него самого никакой цели не было. Он знал, что никуда не поедет. Стивен почувствовал, как воздух медленно, беззвучно вышел из него, и его грудь и спина поникли. Прошло почти три года, а он все еще не может освободиться, все еще в ловушке у темноты, погружен в свою потерю, сообразуется только с ней, не способен к обычному течению чувств, которое движется высоко над ним и принадлежит исключительно другим людям. Стивен вызвал в памяти образ трехлетней девочки, упругое ощущение ее тела, то, как удобно она обвивалась вокруг него, торжественную чистоту ее голоса, свежие цвета – красный и белый – ее губ, языка и зубов, ее безраздельное доверие к нему. С течением времени вспоминать становилось все труднее. Ее образ таял, и бесполезная любовь Стивена набухала, отягощая и уродуя его, словно зоб. Он подумал: ты нужна мне. Хочу, чтобы ты вернулась. Хочу, чтобы ты была здесь, сейчас. Мне больше ничего не нужно. Все, что я хочу, это хотеть, чтобы ты вернулась. Мысли слились в заклинание, ритм которого упростился до дрожи, до физического страдания, и тогда все, что случилось раньше, сжалось в слова: мне больно. Сгорбившись у окна с пустым стаканом в руках, Стивен чувствовал, как все его существо вместилось в эти два слова.

Он долго не шевелился, не замечая течения времени. Немного погодя дождь прекратился, затем разразился снова, на этот раз проливным ливнем. Наконец из другой квартиры до него донесся звон часов, пробивших два, напомнив ему о событии, которое он не хотел пропустить. Стивен отошел от окна, старательно отводя взгляд от груды подарков на столе, и включил телевизор. Чуть раньше изображения появился звук, энергичная трескотня знакомого ведущего. Стивен опустился в кресло и потянулся за бутылкой.

В течение этих бесцветных недель Стивену то и дело звонили знакомые, которые, вернувшись из летних поездок за границу, хотели узнать, как у него дела, и пригласить на ланч или на обед. Стивен, стоя у телефона в одной пижаме, старался, чтобы его голос звучал бодро и дружелюбно, но от предложений твердо отказывался. Он начал писать новую книгу, говорил он, кое-что совершенно необычное, поэтому работает день и ночь и не хочет прерываться. Повторяя эту ложь в пятый или шестой раз за последние две недели, Стивен добился такого убедительного тона, что ему самому захотелось, чтобы это было правдой. Забыться под тяжестью ежедневной нормы машинописных слов, проводить вечера под лампой, внося правку черными чернилами, перепечатывать готовый текст и на следующий день вновь энергично приниматься за распутывание чего-то сложившегося у него в голове лишь наполовину – он почти видел себя за работой, в очередной раз извиняясь по телефону. Но он знал, что ему не хватает стойкости, того обязательного оптимизма, без которого любая попытка писать обречена на неудачу. Что же касается идей, то от одной мысли о них Стивен начинал чувствовать утомление. Знакомые слушали Стивена с пониманием и очень трогательно переживали, так что всякий раз Стивен начинал ощущать неловкость за свою выдумку и спешил поскорее завершить разговор. На том конце провода, в свою очередь, эту торопливость истолковывали как горячее желание вновь приняться за работу. Стивен же, возвратившись на диван к телевизору и виски, еще с час или около того приходил в себя, не в силах сосредоточиться на передаче.