Меня она пригласила только потому, что по редакции разнесся слух, что есть «недорогая» актриса, которая «может все». Однако на просмотре фильма уточнила: «Женских ролей много. Потянешь? Ну, давай!» В обеденный перерыв Клена распорядилась: «Мальчики, мне что, надо вам напоминать, что сегодня у нас начало работы? Сгоняйте в „стекляшку“!»

Так назывался винный магазин рядом с ЦТ.

Актеры «сбрасывались» и направляли в «стекляшку» гонца.

— Девочки, сбросьтесь по трешке и быстро в кафе за бутербродами, по два на брата. И водички захватите. Сбегай! — скомандовала мне Клена.

Обычно больше одного рубля на обед и на кофе я не тратила, а здесь сразу трешку! «Это же полтора килограмма мяса! — мелькнуло у меня в голове. — Ну ладно, сегодня — особый случай», — успокаивала я себя.

Одновременно со мной в тон-ателье появился «гонец» с водкой. Все встретили нас дружным «о-о-о!» Все было готово к распитию.

На рояле, зачехленном серым стеганым покрывалом, были разложены отписанные странички текста чистой стороной вверх и стояли граненые стаканы, хранившиеся за драпировкой.

— Дверь закройте, а то тут пожарники шастают, — распорядилась Клена.

Всеволод Ларионов начал разливать водку всем поровну.

— Ой, мне один глоток. Чисто символически. Я вообще-то водку не пью. — Я прикрыла стакан ладошкой.

— Ну, конечно! — Клена отвела мою руку в сторону. — Кто это начал сегодня работать в моей команде? С тебя по большому счету требовалась бутылка «за прописку».

— Правильно! — поддержал ее Ларионов, доливая мне водки в стакан.

Я отпила обжигающей жидкости и быстро зажевала бутербродом с жирной грудинкой.

— Не вовремя выпитая вторая… — Клена не договорила и посмотрела на меня. — А почему твой стакан не пустой?

— Я допью, но я сразу столько не могу…

— Через не могу! — перебила меня Клена.

Раздались тосты: «За Кленочку! За нашу кормилицу!»

— Ну что, перекурим это дело? — предложила Клена.

Все вышли в коридор и столпились вокруг забросанной окурками урны. Я не курила, стояла, прислонившись к стене, балдея от выпитой водки, густого табачного дыма и громко хохотала над анекдотами и разными актерскими хохмами. «Какая я счастливая! Как мне повезло, что Клена взяла меня в свою команду!»

— Ну все, пошли работать! Стаканы спрячь за драпировку. Они нам еще пригодятся! — приказала Клена.

Я села к микрофону. Состояние подъема и веселья сменилось у меня состоянием хмельной тяжести: каждую минуту я зевала, меня клонило в сон, движения были замедлены, язык плохо слушался, а итальянское кино казалось мне серым и неинтересным.

— Элла, не спи, замерзнешь, — прогремел в наушниках голос Клены. — Я тебя не слышу! Твой голос в жопе!

На второй перерыв, на ужин, Клена предложила: «А может „сухенца“? Заполируем это дело!»

Чтобы как-то загладить перед Людвигом свою вину за выпитое спиртное, я позвонила ему и сказала, что купила в кафе его любимые пирожные — трубочки.

Людвиг открыл мне дверь и отшатнулся от меня: «Да ты нетрезвая, прокуренная, где ты была?»

— На работе! Мы отмечали премьеру! И ты должен не отчитывать меня, а радоваться, что я теперь в команде у Клены!

Людвиг поинтересовался:

— А почему ты без шапки и где обещанные трубочки?

— Я все нечаянно оставила в такси…

Проснулась я от головной боли и от страшной жажды. Было темно. Я босиком прошлепала на кухню и посмотрела на часы: половина четвертого утра. Выпив залпом два стакана воды из-под крана, я вернулась в постель. Однако, как ни старалась, уснуть не могла. В голове крутились уже совсем несмешные обрывки анекдотов и навязчивое и обидное: «Элла, твой голос в жопе». Я пыталась вспомнить, как мы с Сашей Белявским записали сцену прощания Франчески с Роберто, но так и не смогла.

Утром я встала абсолютно разбитая и дала себе слово, что больше этой отравы в рот не возьму. Но попойки становились системой.

На следующей записи все собрались вовремя, кроме Александра Белявского. Он почему-то опаздывал, что было на него совсем не похожим: пунктуальный, дисциплинированный, этот талантливый артист с неповторимым тембром голоса всегда являлся на запись одним из первых.

Появился он минут через двадцать в грязных джинсах, небритый, в грязных кроссовках и с грязными руками. В руках он держал бутылку рислинга. Откупорив, он залпом опустошил ее, за что тут же получил прозвище: «горнист». — Вчера с рабочими на даче целый день фундамент ставили. Потом весь вечер до утра «обмывали». Не спал ни секунды. Давайте быстрее работать, пока я могу, — объяснил свое опоздание Белявский.