— Почем платила?

Я сказала. Мишка длинно и красноречиво выругался.

— И за такое-то говно ты двести рублей отдала? Ты что, охренела, что ли? Что же ты меня не попросила? Да я бы тебе за эти деньги классный бы кирпич достал у солдат в воинской части. Армия наша ой-ой-какая богатая, у них что хочешь купить можно, хоть танк! Кстати, тебе танк не нужен?.. Нет? А вертолет?.. Тоже нет? Может, станковый пулемет нужен?.. Я серьезно… Да говори, не бойся. Я не кусаюсь!

— Ну чего ты хундры-мундры разводишь! Ты по делу говори! — вступилась за меня тетя Настя. — А то ты будто не знаешь, что у ней дом завалился и надыть его подымать. Помогни, Мишка, девке!

— Это нам раз плюнуть. Что нам стоит дом построить! — Мишка пошлепал себя ладонями по груди и по тощим ляжкам, словно собираясь сплясать цыганочку, и пропел:

Сделаем! — пообещал он и поинтересовался. — Как звать-то тебя?

— Элеонора…

— Как, как?! — Лицо его вдруг приняло серьезное, почти трагическое выражение. Он смотрел на меня в упор, не мигая, шевеля губами, словно бы силясь прочитать у меня на лбу это диковинное, неслыханное доселе имя, и никак не мог этого сделать.

— Слушай, повтори, а? — попросил он. — Я что-то не врубился.

Я поняла, что Мишке ни за что не одолеть «Элеонору» и облегчила ему жизнь:

— Элла.

Мишка одобрительно боднул головой воздух.

— Ну так бы сразу и сказала. Это совсем другое дело. Не дрефь… как тебя там… — Я подсказала Мишке свое имя. — Не дрефь, Алла! — сказал Миша. — Такой дом тебе отгрохаем, что даже у Райки от зависти челюсть отвиснет! Поняла? — Он наклонился ко мне и, дыша мне в лицо зловонной смесью перегара, чеснока и дешевого табака, поводив у самого моего носа пальцем, доверительно, тихо повторил: — Даже у Райки отвиснет! — И уже громко добавил: — Весь материал — по госцене идет!

— Вроде бы раньше за «левый товар» полцены брали, — осторожно напомнила тетя Настя.

— А ты еще вспомни, как в целках ходила, — прикрикнул на нее Мишка. — Ну и народ, а?! Когда это было?! В застойно-застольный период?! Пятый год вся страна перестраивается, а они все по старинке живут! Да у нас, если хотите знать сейчас — ин-фля-ция и тотальный де-фи-цит, — с трудом выговорил он всем набившие оскомину газетные слова и гордо замер под уважительным взглядом соседей, никогда не слыхавших от Мишки ничего, кроме мата, и сраженных наповал его интеллектом.

Я молчала, не зная, что мне делать… Скупать ворованное?.. Но я никогда ничего подобного в жизни не делала. Я выросла в семье, где мне внушали с пеленок: «Надо жить честно! Стыдно делать то, что противоречит понятию СОВЕСТЬ! Стыдно! Стыдно! Стыдно!» И я всю жизнь старалась жить по совести, даже улицу никогда не переходила в неположенном месте. Строго блюла наши советские законы и подзаконы, инструкции, порядки и постановления. Словом, была образцовым гражданином своей великой страны, с полным джентльменским набором, присущим таким «честным гражданам», как я: нищенской зарплатой, постоянными лишениями и унижениями и постоянными запретами — «НИ-ЗЯ!». Все, что по закону, который хорошо продумывался и создавался ТАМ, НАВЕРХУ, чтобы держать нас, честных придурков, в постоянном повиновении — «НИ-ЗЯ!». Нам — «НИ-ЗЯ!», а им все можно! Оттого мы — это полуголодные, полураздетые, забитые рабы, а ОНИ, наши хозяева, давно уже живут при коммунизме, том самом, ради которого они и совершили семьдесят лет назад свою преступную перед народом акцию.

— Ну чего ты еще раздумываешь? — прервала мои далеко идущие мысли тетя Настя.

— И нечего тебе думать! — зашумели соседи. — Мы уж прошли через это. По сей день наши крыши дырявые были бы, кабы не солдатики. Пока ты в наших магазинах купишь что-нибудь, так полжизни потеряешь, состаришься раньше времени. А тут тебе как королеве прямо готовое к дому подвезут и за машину не возьмут…

— А чего за нее брать, — перебил их Мишка, — коли машина государственная, а бензин — бесплатный, дармовой.

— Ну, вот видишь! Соглашайся! — шумели соседи.

— Ну чего вы к девке пристали? Может, она хочет по-честному все делать. А вы ее в грязь толкаете! — визгливым фальцетом закричал вдруг восьмидесятилетний дядя Митя.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы уж молчала! — набросилась на него тетя Настя. — А то мы, наверное, не знаем, как ты себе летнюю дачку, баню да сарай сообразил! — Она повернула ко мне свое взволнованное лицо. В ее прищуренных глазах блестел сердитый огонек. — Сын его старшой, Витька, — директор продуктовой базы в «Заветах Ильича», что находится аккурат супротив базы стройматериалов. Так они с тем мордатым директором, что разъезжает на заграничной перламутровой машине, такие дела делают… что ни в сказке сказать, ни пером описать… Они, поди, не только «Заветы Ильича» в своем кулаке держат, но и весь район. А может, и до Москвы уже добрались, тут недалече. У-у-у, мафия проклятая! Ворюги безбожные! Через таких весь честный народ голожопый ходит!

— Ой, не могу! — захихикала пенсионерка Мария Ивановна, дачница из Москвы. — Обхохочешься с вами! И в цирк ходить не надо! Ну и дела! Ну и назавещал вам Ильич!

— Кому нам?!. А тебе не назавещал?! Мать твою так… — Мишка грозно двинулся к Марии Ивановне. — И вообще, ты кто здесь такая, чтобы рот открывать?! А ну, отвали отсюда!

Мария Ивановна, обиженно поджав губы на пухлом лице, тряхнув двойным подбородком и буркнув «грубиян невоспитанный», быстро засеменила на тоненьких, кривых ножках к дому.