Эмма проверила шкафчики на кухне.

— Нет ни тарелок, ни кастрюль, ни даже столовых приборов, — вздохнула она.

— Кому нужны тарелки? Зато здесь есть розетки. Много розеток. — Он снова вскочил на ноги, тщательно изучив проводку. — Не составит никакого труда установить оборудование. И окна отличные. Много света.

Эмма покачала головой. Много света было потому, что на окнах не висело ни штор, ни жалюзи, но Гаррет радовался, как ребенок в цирке. Поди пойми этих мужчин. Он же наверняка привык к комфорту. К дорогим, красивым вещам и удобству.

— Ну что ж, думаю, не составит труда придать этому месту немного уюта. Наверное, квартира не так уж плоха…

— Не так уж плоха?Да я уже готов был разбить палатку в парке больницы. Это же просто мечта.

Гаррет подбежал к ней и закружил. Она рассмеялась, а затем увидела нечто неожиданное в его глазах. Возможно, он так давно не поддавался глупым, восторженным порывам, что уже и забыл, каково это. Эмме на секунду показалось, что Гаррет собирается поцеловать ее.

Она нервно сглотнула и дала себе слово осторожно увернуться, если ее опасения подтвердятся. Но он обнял ее за талию безо всяких церемоний. В это мгновение он был просто парнем, радующимся жизни. Обычным парнем, который кружит свою девушку, пока она не засмеется и не завизжит от счастья и восторга.

Ощущение его крепких, сильных рук на своем теле заставило Эмму замереть. Внезапно она перестала смеяться. Вместо этого ее губы потянулись к его губам, словно другого выбора у нее не было.

Единственным звуком в комнате стал ласковый шепот июньского ветерка, влетающего в открытое окно. Гаррет захватил ее губы в плен, словно испытывал отчаянное, непреодолимое желание вкусить ее всю. Она прильнула ближе, не в силах бороться с собой.

Эмма потеряла равновесие. Он подхватил ее. Приподнял подбородок и одно бесконечное мгновение вглядывался в глаза, а затем подарил еще один поцелуй. На этот раз более страстный.

Его руки крепко удерживали ее голову, затем нетерпеливо потянули заколку, удерживающую волосы. Вырвавшись на свободу, они заструились сквозь пальцы. Эмма ухватила его за запястье, но это не остановило Гаррета. Как раз наоборот.

Словно ее грудь никогда не знала мужчины, чувствительные соски напряглись и затвердели, и она прижалась еще крепче. Они оба начали интимный танец, у которого не было музыки, но который все же имел свой особенный ритм. Ее легкий, едва уловимый аромат кружился в вальсе с запахом его кожи. Еще одна ласка, еще один поцелуй, и сердце Эммы застучало быстрее, словно он внезапно закружил ее в стремительном ритме танго. Его дыхание, его поцелуи, напор бедер, прижимающихся к ней, побуждали ее двигаться вместе с ним, желать его.

Желать.

Что за слово для женщины, у которой нет времени на секс, которая никогда не понимала, почему все придают ему такое большое значение!.. Которая страстно любит жизнь и все чудесное, но так и не познала настоящей мужской любви.

Это в некотором роде помрачение рассудка, повторяла она про себя. Просто у Гаррета сильный стресс, вот и все. Он всегда был трудоголиком, работал как заведенный, а теперь приехал домой и сильно переживает за сестру.

Да, в этом все дело. Гаррету просто нужно расслабиться.

Только ей-то нет. Ей не требуется выпускать пар. Она прижимается к нему, целует его потому, что просто не может иначе. Но это же бессмысленно. Как будто прежнюю уравновешенную Эмму подменили.

Какое-то безумие, наваждение. И дело не только во вспыхнувшей с новой силой страсти. Это соприкосновение душ на неком ином уровне, уровне печального одиночества. Черт возьми, она не была одинокой все это время.

Не была.

И тем не менее Гаррет заставил ее остро почувствовать, как сильно ей его не хватало все это время.

Словно она была одинока с момента их последнего поцелуя еще тогда, в юности. Словно до этого мгновения ей никто не был нужен. Словно многие годы она жила как со сне, и только поцелуи Гаррета, наконец, пробудили ее к жизни.

Эмма почувствовала, как его руки гладят ей спину, соблазняя каждым движением, каждой лаской. Его рот продолжал исследовать каждый сантиметр ее лица и шеи. Гаррет развернул Эмму и прижал спиной к сосновым панелям. Чуть шершавая сосна приятно покалывала спину — облегчение после опасного шелковистого жара его рта. Его ладони теперь блуждали по ее рукам, затем потянулись к пуговицам блузки.