Вы понимаете, сударь, что, поскольку Ваше дело подверглось зрелому рассмотрению в Королевском совете, как я Вас уже предуведомил (предуведомил?? О чем? Очевидно, о том, что оно будет рассмотрено), я лишен возможности что-либо изменить. Вы просите, чтобы я переговорил с Вами в присутствии г-на Дюмурье на эту тему; я охотно приду на встречу, которую этот министр соблаговолит Вам назначить.

Военный министр.

Подпись: Серван».

Что хотел этим сказать г-н Серван? Хотел ли он дать мне понять словами «Королевский совет», что король лично воспротивился принятию мер, могущих ускорить доставку оружия? Мной овладели новые тревоги. У меня помутился рассудок, и я отослал курьера в Голландию, написав моему другу, что недоброжелательство достигло предела, и я жду от него совета, каким образом попытаться все же доставить наши ружья, пусть он проконсультируется с послом, не стоит ли прибегнуть к фиктивной продаже оружия голландским негоциантам или отправить его в Сан-Доминго, чтобы найти ему соответствующее применение, когда настанут лучшие времена. По письму было видно, в каком я бедственном положении; мой друг пришел от него в ужас.

Я старался взять себя в руки, когда 4 июня, в довершение несчастий, Франсуа Шабо [23] , не знаю уж по чьему наущению, решил донести на меня Национальному собранию, как на человека, который прячет в подвалах своего дома шестьдесят тысяч ружей, полученных из Брабанта, о чем, — сказал он, — отлично осведомлен муниципалитет. «Неужто все силы ада спущены с цепи против этих несчастных ружей? — подумал я. — Была ли когда-нибудь видана подобная глупость и подлость! А ведь меня могут растерзать!»

Я тут же хватаю перо и пишу г-ну Сервану. Вот копия моего письма:

«Париж, понедельник вечером, 4 июня 1792 года.

Сударь!

Имею честь предуведомить Вас, что на меня только что донесли, наконец, Национальному собранию, как на человека, доставившего в Париж из Брабанта шестьдесят тысяч ружей, которые я, как говорят, прячу в подозрительном месте.

Надеюсь, Вы понимаете, сударь, что подобное обвинение, превращающее меня в члена австрийского комитета, задевает короля, подозреваемого в том, что он является главой этого комитета, и, следственно, Вам, не более, чем мне, следует попустительствовать распространению слухов такого рода?

После всех моих стараний добиться, как от Вас, так и от других министров, помощи в деле снабжения моей родины оружием, стараний, оказавшихся тщетными, и, добавлю с горечью, после того, как я натолкнулся на невероятное равнодушие нынешнего министра, пренебрегшего моими патриотическими усилиями, я был бы обязан перед королем и перед самим собой во всеуслышанье обелить себя, если бы мой патриотизм все еще не сдерживал меня, поскольку с момента, когда я предам дело гласности, ворота Франции окажутся закрытыми для этого оружия.

Только эта мысль одерживает пока верх над мыслями о моей личной безопасности, которой угрожает народное волнение, заметное вокруг моего дома. Однако, сударь, такое положение не может продолжаться сутки; и от Вас, как от министра, я жду ответа, как я должен поступить в связи с этим обвинением (Шабо). Прошу Вас еще раз, сударь, назначьте мне на сегодня встречу вместе с г-ном Дюмурье, если он еще министр. Вы слишком умны, чтобы не предвидеть последствий задержки.

Мой слуга получил приказ ждать письменного ответа, который Вам угодно будет ему вручить. Есть некая доблесть, сударь, в том, как я себя веду, несмотря на ужас всего моего семейства; но общественное благо превыше всего.

Уважающий вас и т. д.

Подпись: Карон де Бомарше».

Переписывая это сейчас, я принужден сдерживать себя, гнев до сих пор душит меня, я покрываюсь крупными каплями пота, и это здесь, в холодном краю, 6 января.

Наконец на следующий день г-н Серван присылает мне ответ, впервые написанный его собственной рукой:

«Вторник, 5 июня.

Не знаю, сударь, в котором часу г-н Дюмурье будет свободен, чтобы Вас принять; но повторяю, как только Вы окажетесь у него и он меня об этом уведомит, я поспешу прийти: либо утром до трех часов, либо вечером с семи до девяти часов.

Я буду весьма раздосадован, если у Вас будут неприятности из-за ружей, задержанных в Тервере по приказу императора.