– Вора.

– Вот ведь заладил! И потом, это невозможно из-за твоих коллег… Они быстро сделают твою жизнь совершенно невыносимой. А при первой же ошибке в расчетах тебя начнут подозревать…

– Но я мог бы пойти на другую работу?

– Где? В гараже? Но там ты столкнешься с Эрлангером, который из -за тебя долго сидел без работы… А в любом другом отделе к тебе неизбежно станут относиться с подозрением. Короче, я не могу взять на себя такой риск. После твоего процесса мне пришлось выслушать немало упреков, и очень жестоких, так что я не скоро об этом забуду. И вообще в конце года я ухожу на пенсию… У меня есть кое-какие сбережения. Переберусь во Францию. Мне просто не терпится взглянуть, как люди живут за пределами Швейцарии. По сути дела, я ведь почти не вылезал из Люцерна… Вот и хочется перед смертью повидать чужие края.

– А вы не могли бы порекомендовать меня какой-нибудь другой фирме?

– Мне очень жаль, Людовик, но это вряд ли возможно… из-за твоего приговора. Люцерн очень невелик, а твоя история наделала шума…

– Так что же мне делать?

– Если хочешь знать мое мнение, лучше всего попросить у полиции разрешения и отправиться в деревню. Ты парень крепкий, и вряд ли полевые работы тебя испугают. А крестьяне – люди не слишком любопытные… У тебя есть деньги?

– Да.

– Вот как?

Что-то в этом восклицании очень не понравилось Сенталло.

– Да, то, что я получил за два года работы на Конфедерацию.

– Конечно…

Теперь уже Людовик решительно не сомневался, что Шмиттер не договаривает до конца. Для очистки совести он задал вопрос «в лоб»:

– Господин Шмиттер… вы по-прежнему верите в мою невиновность, правда?

– Лучше не надо об этом…

Голос хозяина дома звучал так неуверенно, что Сенталло все понял.

– Значит, вы думаете, господин Шмиттер, что я украл у банка деньги? – медленно проговорил он.

– Ты становишься утомителен со своими расспросами!

– И однако в суде вы заявили, что не сомневаетесь в моей порядочности!

– Неужели ты станешь упрекать меня за то, что я пытался тебя спасти?

Все снова рушилось.

– И… и в Дженни… вы тоже не поверили?

– Это было очень умно, и, судя по тому, что я слышал, именно Дженни избавила тебя от более тяжелого наказания.

– Не понимаю…

– Ты так ловко запутал все нити, что никто уже не мог понять, выдумка твоя Дженни или нет.

– Но вы? Вы?

– А почему тебя так интересует мое мнение?

– Как – почему? Но ведь если даже вы мне не верите, то кто же тогда?

– Никто, Людовик. И тебе придется с этим смириться. И имей в виду: тебе чертовски повезло, что тебя так быстро выпустили на свободу!

Сенталло тихонько рассмеялся.

– Вы сказали «чертовски повезло», господин Шмиттер? Вот уж мне никогда бы не пришло в голову так назвать то, что со мной произошло…

Управляющий персоналом банка кашлянул, пытаясь скрыть смущение. Людовик встал.

– Если ты и в самом деле не брал банковских денег, я могу тебе ссудить…

– Нет, я не крал денег у клиентов и не хочу ваших.

– Воля твоя.

– Прощайте, господин Шмиттер… Мне бы следовало поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали за те годы, пока я работал у вас под началом, но… я больше не испытываю такого желания.

– Не стоит принуждать себя, Людовик… А если когда-нибудь почувствуешь угрызения совести, вспомни, что я мог бы в крайнем случае выступить посредником между тобой и правосудием. Вне всякого сомнения, получив обратно деньги, господа Линденманн не стали бы преследовать…

Сенталло торопливо вышел, боясь, что иначе поднимет руку на своего благодетеля.

Люцерн окутала непроницаемая ночная тьма. У Людовика было так тяжело на сердце, что он избегал ярко освещенных улиц. Инстинктивно его тянуло туда, где он всегда находил приют в прежние времена. Вот скамейка в Курплатц на набережной Националь. Здесь он читал письмо от Дженни, в существование которой никто не хочет верить… Отступничество Шмиттера похоронило все надежды Людовика. Да, разумеется, он сумеет прожить и в деревне, но уехать из города – значит покинуть Дженни, признать, что ее не было на свете и что он, Людовик, никогда не слышал ее нежных признаний… На мгновение Сенталло подумалось, уж не грезит ли он наяву. Быть может, Дженни, судебный процесс, тюрьма – лишь разноцветные видения, бредовые порождения ночи? Что, если он вдруг проснется, держа в руке письмо, только что переданное официантом? Людовик уже не знал, какому миру принадлежат последние два года – нашему, реальному или миру галлюцинаций. Начал накрапывать дождик, и это вывело Сенталло из оцепенения. Дрожа от холода, он стал думать, где найти пристанище. Где он проведет эту ночь? Гостиницы, с их недоверчивыми и любопытными служащими, внушали Людовику ужас.

Плеск воды о набережную, казалось, отбивает время с точностью хронометра. На колокольне Хофкирхе прозвонили девять раз. Пустынная набережная напоминала Людовику его жизнь, но завтра сюда снова вернутся прохожие, а он, он навсегда останется один, один со своими страхами и сожалениями. Молодой человек встал и, скользнув под кроны деревьев, приблизился к самому озеру. Кое-где ночную мглу прорезали нависшие над водой полоски тумана. Озеро казалось Сенталло фантастическим, нереальным миром, и он подумал, что, быть может, где-то там, за гранью известного бытия, в таком же матовом сумраке блуждает Дженни. Почему бы не присоединиться к ней и не покончить раз и навсегда с теми мерзостями, которые отравляют ему существование так бесконечно долго? Зачем продолжать заранее проигранное сражение, если даже тот единственный человек, на кого Людовик как будто был вправе рассчитывать, покинул его? Сенталло ускорил шаг. Ему вдруг послышалось, словно откуда-то очень издалека доносится приглушенный шепот.