Пэтрик сидел на своем обычном месте. Его шею сдавливал целлулоидный воротник, который оттопыривал мочки больших ушей, а волосы были аккуратно зачесаны и пахли одеколоном. Бетти была в том же платье, что и в тот день, когда она принимала Бессетта. Ирландец строго осмотрел Фрэнсиса и довольно что-то проворчал. Особенное впечатление произвели на него перчатки. Он встал и церемонно произнес:

– Извольте присесть, мистер Бессетт.

Фрэнсис подчинился.

– Не хотите ли чаю?

Гость поспешил ответить, что он с удовольствием согласится на все, что ему предложат. С позволения супруга, ставшая необыкновенно важной Бетти разлила чай по чашкам, и они его молча выпили.

– Значит, мистер Бессетт, вы зашли повидать нас?

– Разумеется, мистер О'Миллой.

– Это очень любезно с вашей стороны.

– Почему?

– Молодежь не часто заходит к старикам, правда, Бетти?

– Пэтрик, сейчас не время для клоунады! Мистер Бессетт пришел не для того, чтобы выслушивать эти глупости! Может мне стоит напомнить, что он пришел из-за Морин?

О'Миллой разыграл удивление и разочарование.

– Из-за Морин? Ну вот, Бетти, вы развеяли все мои иллюзии. А я подумал, что… Морин еще не вернулась, мистер Бессетт.

– Знаю.

– Если это так, тогда зачем же вы пришли?

Бетти, цвет лица которой из розового медленно становился пунцовым, поднялась и тряхнула супруга за плечо.

– Вы, дикарь из Югхелла, зачем вы мучаете этого парня?

– Неужели я его мучаю?

– Ради Иисуса, который умер распятым на Кресте, прекратите это, Пэтрик О'Миллой, потому что из-за вас я сойду с ума и закончу свои дни в больнице для умалишенных! И это за тридцать лет самопожертвования!

– Бетти, вы, как всегда, преувеличиваете!

– Нет, я не преувеличиваю! Перед Господом Богом – я говорю чистую правду! Будь я проклята, если вру!

Но эти клятвы не произвели никакого впечатления на ирландца, который лишь добавил:

– Моя бедная Бетти, вам все равно гореть в вечном Огне.

– Мне?

– Да, как и всем еретикам.

Фрэнсис не знал, рассмеяться ему или рассердиться. Бедная мисс О'Миллой, несмотря на то, что всегда служила мишенью для шуток супруга, продолжала воспринимать их серьезно. Она была простым человеком и не привыкла к ирландскому юмору. Бетти опять села на свой стул.

– Вера таких людей, как вы, не может быть истинной, Пэтрик О'Миллой!… И, кроме того, вы – бессовестный человек, если оскорбляете меня перед будущим зятем!

– Будущим зятем?

– Вот именно! Мистер Бессетт смотрит на вас с отвращением, но все же ждет, когда вы отдадите ему руку дочери!

– Но он еще не просил ее!

Фрэнсис сразу же восполнил этот недостаток. Он поднялся и официальним топом сказал:

– Мистер О'Миллой, я имею честь просить руки вашей дочери, Морин О'Миллой, которую я люблю и которая любит меня.

– То, что вы ее любите – это ваше дело, но нужно еще посмотреть, любит ли она вас?!

От неожиданности и Бессетт упал на стул.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что не всегда следует верить тому, что говорят женщины.

– Морин не похожа на других!

– В этом есть доля правды, поскольку она – моя дочь!

Бетти крикнула со своего места:

– Может быть, она – и моя дочь?

– Ладно, ладно, Бетти. Я согласен с тем, что вы тоже имеете к ней отношение, но она – прежде всего из семьи О'Миллой!

– Как раз этого я и боюсь…

Одержав победу над супругой, Пэтрик снова обратился к Бессетту:

– Вы, конечно, понимаете, что за одни красивые глаза не дают согласия? В противном случае, я просто хотел бы избавиться от Морин, без преувеличения – одной из лучших девушек в Ливерпуле, хотя я не считаю это великой заслугой, ведь все остальные жительницы города – англичанки.

Не обращая внимания на неприятное замечание, Бессетт согласился с этим утверждением, в то время как мисс О'Миллой простонала:

– Вы опять меня оскорбляете, Пэтрик О'Миллой!

– Напоминаю вам, Бетти: выйдя за меня замуж, вы стали ирландкой.

– Для меня это не причина отказываться от корней, которыми я горжусь!

– Тем хуже для вас!… Мистер Бессетт, честно говоря, я не собираюсь расставаться с Морин.

– Но, мистер О'Миллой…

– Я думаю, что она еще слишком молода… Не могли бы вы еще немного подумать и вернуться сюда, скажем… скажем, через два года?

Ошеломленный Фрэнсис не знал, что ему делать, но, к счастью, здесь была мать Морин.