– Правильно, – кивнул бородач. – Можно без отчества.

– Вы много пили вчера, Антон. Осмелюсь предположить, это было не шампанское и не кьянти. Рада за вас, коллега. Завидую людям, имеющим пятидневную рабочую неделю.

– Шутишь? – приторно гоготнул бородач. – Сегодняшний день похож на выходной?

– С утра походил, – кивнула Невзгода.

– Послушайте, коллеги, кончайте трепаться, – оторвался от карты Боголюбов. – Мы летим спасать людей или упражняемся в острословии?

Логика, конечно, была железобетонной. Похоже, не так давно майор демобилизовался из Вооруженных сил.

– А теперь насчет спасения людей... – Невзгода решительно подалась вперед. – Вы позволите еще несколько слов, командир? На посошок, так сказать? Спасибо. На вас и закончим. Не хочу нарушать течение ваших мыслей, но вы мрачнеете на глазах. В вас борются болезненное чувство долга и простейший страх. Первое говорит о том, что вы обязаны выполнить приказ, по крайней мере, сделать вид; второй молит о том, чтобы мы никогда не нашли самолет и поскорее вернулись на базу. Слов нет, кому-то нужно локализовать место катастрофы, чтобы наложить лапу на груз, и вы логично подозреваете, что представитель или представители оных сил находятся среди нас. Причем неизвестно, что у них на уме и какие они получили инструкции на случай успешного осуществления миссии.

Вопреки прогнозам Боголюбов не зарычал, хотя и имел к тому расположение.

«А ведь правда, – подумала я, чувствуя холодок в желудке, – детектив получается. Может, зря я на это подписалась?»

Такое ощущение, что мы попали в шторм: видимость нулевая, потоки воды хлестали по стеклам – почти горизонтально. Пытаясь в очередной раз прижаться к земле, пилот изменил тангаж – вертолет поплыл вниз, на правый борт. Я ударилась спиной об острую окантовку иллюминатора.

– Держись, чебурахнемся, – пошутил Усольцев.

– Ох ты, ё-мое, – интеллигентно выругался Турченко, сползая с лавки.

Я вцепилась в плечо Усольцеву. В горле подпружинило, и я громко икнула.

– Икота, икота, перейди на якута, – пошутил Усольцев.

Не поверите, пилот громогласно икнул!

Тут оно и случилось – страшное. Вертолет рвануло, куда-то повело и... отчаянно завертело вокруг вертикальной оси.

– Винт отхреначился, командир! – истошно взвыл пилот. – Молния попала!

В переводе на нормальный это означало примерно следующее (о чем я узнала позднее): от разряда заклинило колено вала, передающего вращение на вспомогательный винт через редуктор в хвостовой части. Стабилизация приказала долго жить – под действием одного лишь несущего винта вертолет затянуло в круговерть и понесло к земле.

Кто-то из сидящих напротив навалился на меня, затем мы оба полетели обратно, увлекая за собой других несчастных.

– Держись, падаем! – вскричал Усольцев. Он уже не шутил. Нос вертолета накренился. «Батюшки, – дошло до меня, – мы ведь не в шутку падаем. В реале! Проделали расстояние с половину Франции – и на тебе!» Пол помчался из-под ног. Я влетела физиономией во что-то крепкое, стальное, возможно, в перегородку – разбила нос. Вспыхнул глаз. Я запоздало подставила руку, но под воздействием невесомости понеслась вверх по перегородке. Последнее, что худо-бедно помню, – пронзительную боль ниже локтя и рычание командира: «Всем надеть мешки!..» Остальное – цветные галлюцинации.

Как расскажет позже грамотный Турченко, нас выручил отказ основного двигателя и режим авторотации – когда лопасти винта раскручиваются набегающим потоком воздуха и тормозят падение. Видимо, пилот отчаянно работал рычагом тангажа, пытаясь уравнять подъемную силу с силой тяжести – тут и вышел сбой: двигатель отказал, включилась авторотация, благодаря чему мы и не рухнули камнем. Сминая молодой ельник, вертолет слетел на дно оврага и зарылся носом в терновник. Брызнуло стекло в кабине экипажа...

По счастью, нас не раздавило оторвавшимся двигателем – он просто не оторвался (хотя и должен был – от этого погибли многие, в том числе губернатор Красноярского края). Когда я очнулась, первым делом увидела над головой крапчатое небо с огненными сполохами. Меня тащили, дождь хлестал по лицу.

– Блохов, отставить! – орали с истерическим надрывом, – не трожь его, он труп! Живо в лес, твою мать!

– Мужики, ща рванет! – орал параллельно второй голос.

Люди разбегались кто куда. Девяносто второй бензин в салоне, отметила я как-то между прочим. И в бензобаке не меньше половины...

Меня швырнули за мшистый бугор, игнорируя правила куртуазности и галантного обращения. Я упала, лязгнув зубами. Свернув трухлявую корягу, за мной в укрытие влетел еще один человек, за ним третий. А потом рвануло так, что я вторично лишилась чувств...

Перед глазами расплывался и дрожал иконописный лик Борьки Липкина – почему-то в оранжевой рамочке.

– Мы тебя потеряли и вновь обрели, Дашка, – бормотал он, заикаясь, и ощупывал меня – зачем?

Я решила приподняться. Лучевая кость правой руки пронзительно ахнула. Я упала на спину, завыла.