— Тендо! Что здесь смешного? — с упреком в голосе спросил охранник. Однако, чем больше я старалась взять себя в руки, тем необузданней становились приступы смеха. Я так хохотала, что у меня заболел живот.

Через несколько дней впервые после долго перерыва я увиделась с родителями — в суде по семейным делам.

В зале для заседаний стояла гнетущая тишина, словно все, затаив дыхание, ждали, когда же надо мной свершится правосудие. Меня отвели за ограждение и посадили на стул. У выхода я заметила двух коренастых мужчин, которых никогда прежде не видела. Я с содроганием поняла, что это охранники либо из исправительной школы, либо из тюрьмы для несовершеннолетних. Мне явно не светило выйти из этой комнаты на волю. Судья зачитал мой домашний адрес, фамилию, возраст, а потом приступил к оглашению обвинения:

— Сёко Тендо. Сбежала из дома, нюхала растворитель для краски, неоднократно участвовала в уличных драках. В результате последнего нападения троим жертвам нанесены телесные повреждения. У обвиняемой также были найдены наркотики. Она отказалась от чистосердечного признания, поэтому суд был не в состоянии установить, испытывает ли она угрызения совести за содеянное.

В то время, когда меня арестовали, родители не заявили в полицию о моем исчезновении, поэтому формулировку «сбежала из дома» я посчитала неточной. В момент задержания у меня с собой не было растворителя, так что они либо должны были меня с ним поймать, либо схватить в тот момент, когда я его нюхала. А главное, они назвали наркотиком аспирин, который вообще продавался без рецепта.

— Сёко Тендо, вы хотите что-нибудь сказать?

Я знала, что спорить с обвинениями бессмысленно, и покачала головой.

Судья поправил очки и повернулся к моим родителям:

— Не желают ли родители обвиняемой сделать заявление?

— Она — сдувшийся мяч, вот и все, — произнес папа.

Судья никогда прежде не слышал от отцов подобных ответов.

— Сдувшийся мяч? — переспросил он как попугай.

— Да. Ей наплевать, сколь сильно о ней беспокоятся родители. Она как сдувшийся мяч — как его ни бросай, он никогда не полетит прямо и никогда не отскочит обратно. Ей пора научиться самой отвечать за свои поступки. В противном случае она никогда не исправится и не станет лучше.

Как я и ожидала, папины слова оказались очень суровыми. Даже судьи в недоумении переглянулись. Я искоса посмотрела в сторону родителей и увидела, как мать утирает слезы.

— Сёко Тендо, пожалуйста, запомните, что сказал вам отец. Я приговариваю вас к исправительной школе.

Должно быть, двое охранников, стоявших у двери, ждали именно этого момента.

— Пошли, — сказали они, подойдя ко мне, и, мягко придерживая за локти, повели прочь. В это мгновение я услышала голос матери за спиной:

— Сёко-тян, девочка моя! — Заливаясь слезами, она цеплялась за мою руку.

— Прости, что доставила вам столько волнений, — сказала я. — До встречи.

— Будь сильной, — добавил отец, глядя мне прямо в глаза.

Затем охранники вывели меня в пустой коридор, по которому разносился один-единственный звук — ленивое шлепанье подошв изношенных резиновых тапок по начищенному полу. Я покинула здание суда, так ни разу и не оглянувшись.

Сразу же по прибытии в исправительную школу меня отвели в комнату, посреди которой стоял складной стул.

— Садись. Я постригу тебе волосы, — указав на него, сказала одна из учительниц.

Она без всякой жалости обкорнала осветленные локоны, которые я так любила. Мне же оставалось только сидеть и наблюдать, как мои волосы падают на расстеленные под ногами газеты. Под аккомпанемент щелкающих ножниц меня заставили выслушать школьные правила. Когда учительница закончила, я быстро стряхнула обрезки, упавшие на колени, и переоделась в бордовый спортивный костюм, которому суждено было стать моей формой.

Распорядок дня в исправительной школе являлся полной противоположностью моего прежнего образа жизни. Каждое утро начиналось с переклички. После этого мы быстро умывались и устраивали уборку. Потом завтракали, убирали за собой, после чего наступало время уроков, включавших в себя ненавистное вышивание и вязание кружев. Еще мы делали незамысловатую крестьянскую работу, например, разбрасывали навоз. Уроки физкультуры, главным образом, сводились к бегу, но я оказалась не очень выносливой и не могла бегать на длинные дистанции. (И это при том, что, когда за нами гналась полиция или нас преследовал Кобаяси, могла улепетывать хоть вечность!) Впрочем, здесь я не видела смысла искать отговорки. Все правила были рассчитаны на жизнь в коллективе, и мне ничего не оставалось кроме как подчиняться им. Как бы там ни было, во всем этом для таких раздолбаев, как я, заключался очень ценный опыт. Я начала по-настоящему осознавать ценность свободы, только лишившись ее.

Поняла, что папа в суде сказал правду. Надо самому отвечать за свои действия. Если ты поступаешь плохо, с тобой происходит именно то, что случилось со мной. Я была единственной из всех участниц драки, для которой дело кончилось исправительной школой, но не особенно из-за этого переживала. Если бы меня выпустили из центра предварительного заключения, то вместо того, чтобы пойти домой, я бы отправилась прямиком к своим друзьям. Так или иначе, я все равно оказалась бы здесь, это был всего-навсего вопрос времени.