В самом Лондоне на секретном совещании высокопоставленных представителей армии и гражданской администрации после обсуждения результатов применения низколетящих ракет-снарядов все согласились, что это оружие было создано слишком поздно, чтобы как-то повлиять на исход войны. Однако было необходимо ввести немцев в заблуждение относительно того, где приземлились ракеты и какой ущерб был нанесен в результате их применения. Были составлены ложные донесения и приняты меры, чтобы дезинформация дошла до Берлина. Большая часть ее достигала цели и по разным каналам попадала к генералу Каммлеру, который сразу же определял фальшивки. С первого же взгляда он выявлял случаи, когда данные о попаданиях и разрушениях совершенно не соответствовали времени запуска ракет.

В начале июля 1944 года Берлин находился в состоянии уныния. На Восточном фронте русские неумолимо приближались к границам Восточной Пруссии. На Западе высадившихся союзников не удалось, как планировалось, разбить и сбросить в море. Вместо этого они упорно продвигались вперед по территории Франции. Однако сам Гитлер все еще верил в «окончательную победу». Таким же был и тон официальных передач радио и выпусков прессы. Но неофициально многие представители нацистской верхушки думали уже только о том, как спасти свои шкуры. Все сделались нервными и раздражительными. Соответственно, и Кальтенбруннер пребывал не в самом лучшем настроении, когда вызвал к себе из Шлосс-Лаберса Швенда. В ответ на теплое приветствие и добрую улыбку Швенда он сердито нахмурился. Не говоря ни слова, Кальтенбруннер указал пальцем на лежавшую перед ним на столе бумажную папку.

— Откройте ее, — приказал он.

Швенд сделал вид, что не обращает внимания на грубость, и повиновался. Кальтенбруннер, которого взбесило спокойствие Швенда, вскричал:

— Можете забрать весь этот хлам себе!

Швенд встал и пошел в сторону дверей, заметив своему шефу перед выходом:

— Вызовите меня снова, когда научитесь манерам.

Он успел открыть дверь, когда Кальтенбруннер, извинившись, вернул его.

— Может быть, вы объясните мне, что вас обеспокоило? — попросил Швенд.

— Половина драгоценностей, купленных вами для Фегелейна, оказалась фальшивыми.

— У вас есть доказательства?

— Так сказал сам Фегелейн.

— Позвоните ему и попросите, чтобы он принес свой список.

Когда в кабинет вошел Фегелейн, он осыпал Швенда самой грубой бранью, на что тот спокойно ответил:

— Давайте от эмоций перейдем наконец к фактам. Каковы ваши претензии?

— Все эти вещи — подделки.

— Я вижу здесь одиннадцать изделий из примерно двухсот. По-вашему, Кальтенбруннер, эта цифра составляет половину от общего количества?

Кальтенбруннер был так смущен, что затруднялся с ответом. Тогда Швенд переадресовал тот же вопрос Фегелейну. Пока тот что-то мямлил, запинаясь, Швенд нанес последний удар:

— Если бы вы были больше знакомы с тем, как правильно вести деловые операции, вы должны были бы сразу же потребовать от меня замены подделок. Теперь же я предлагаю оставить все как есть. Если вам больше нечего мне сказать, я хотел бы откланяться.

Вскоре обросшая слухами версия случившегося дошла до Мюллера, и он решил сразу же и навсегда избавиться от Швенда. Шеф IV управления РСХА (гестапо) собрал все имеющиеся у него компрометирующие этого человека материалы и приобщил их к написанному под грифом «государственная тайна» рапорту на имя Кальтенбруннера. Кальтенбруннер прочитал рапорт и отдал распоряжение окончательно прекратить операцию «Бернхард», которое, впрочем, так и не было выполнено. 20 июля было совершено покушение на Гитлера, после чего Кальтенбруннеру и всему подчиненному ему РСХА, в том числе гестапо, был поручен сбор улик против каждого, кто мог иметь хоть косвенное отношение к заговору. Заранее с ужасом предвидя то, что предстояло проделать, Кальтенбруннер и некоторые из его подчиненных попытались убедить Гитлера, что здесь речь шла не о кучке самозванцев, а о «цвете германской нации», политической и военной аристократии, которую следовало не уничтожать, а попытаться сохранить для будущего. Но Гитлер настаивал на своем. Но Кальтенбруннер все же отказался арестовывать и ликвидировать противников фюрера, как обычных преступников: для этого еще в 1930-х годах был создан Народный трибунал (Народная судебная палата).

Вскоре после неудачной попытки покушения Хольтен получил от Кальтенбруннера приказ срочно прибыть в Берлин, что его очень обеспокоило. Он знал, что в гестапо сумели собрать обширный материал о покушении. Может быть, кто-то из подозреваемых упомянул и его имя? Ведь он дружил со многими из тех, кто был арестован. Может быть, в его биографии были вскрыты какие-то новые факты, которые получили самую скверную интерпретацию? Мучаясь сомнениями, Хольтен пересек территорию Германии и предстал перед своим шефом.

С первого же взгляда он понял, что дела обстояли скверно. Кальтенбруннер сидел у себя в кабинете с мрачным, осуждающим выражением лица. Он не ответил на приветствие Хольтена, лишь коротким жестом указал ему на стул. Хольтен сел и ждал начала речи Кальтенбруннера, однако вместо того, чтобы заговорить, тот молча подтолкнул ему через стол открытую папку с документами. Бумаги действительно были составлены сотрудниками гестапо, но, начав читать их, Хольтен сразу же почувствовал необыкновенное облегчение. Обвинения были направлены не против него, а против Швенда. Мюллер собрал фальшивые свидетельства о браке и рождении и настаивал на том, что Швенд является евреем. И как еврея, его следовало немедленно уволить со службы, а затем отдать под суд или отправить в концлагерь. Хольтен притворялся, что хочет еще раз перечитать документы, а на самом деле следил за тем, какой будет дальнейшая реакция Кальтенбруннера. И поскольку он так и не смог увидеть ничего нового на мрачном, озабоченном лице своего начальника, он решил, что лучшей защитой будет нападение.

— Вероятно, вас интересует моя точка зрения по этому поводу?

— Да, это так.

— Мюллер подходит к делу неправильно.

— В чем же?

— «Бернхард» не является политической операцией. Если бы это было так, у Мюллера были бы некоторые основания возражать против участия в ней человека с неарийской кровью. Но здесь речь идет просто о бизнесе, и сам Мюллер ничего не имеет против участия в нем евреев.

— Да? И в чем же это выражается?

— Он ни разу не сказал ни слова против того, что евреи заняты на производстве фальшивых английских денег. Но тогда почему он против того, что евреи занимаются их продажей?