Я научилась просто, мудро жить
вернуться

Ахматова Анна Андреевна
Шрифт:

Ахматова одна из первых заметила и оценила талант тогда еще совсем юного Иосифа Бродского; во многом именно благодаря ее хлопотам поэт, осужденный за тунеядство, был в конце концов возвращен из северной ссылки. Ему, первому, и написала, добравшись наконец до своей Будки.

Анна Ахматова – Иосифу Бродскому

Иосиф, милый!

Так как число неотправленных Вам моих писем незаметно стало трехзначным, я решила написать Вам настоящее, т. е. реально существующее письмо (в конверте, с маркой, с адресом), и сама немного смутилась.

Сегодня Петров день – самое сердце лета. Все сияет и светится изнутри. Вспоминаю столько [самых] [таких] разных Петровых дней.

Я – в Будке. Скрипит колодезь, кричат вороны. Слушаю привезенную по Вашему совету «Дидону». Это нечто столь могущественное, что говорить о нем нельзя.

Оказывается, мы выехали из Англии на другой день после ставшей настоящим бедствием бури, о которой писали в газетах. Узнав об этом, я поняла, почему я увидела такой страшной северную Францию из окна вагона. Тогда подумала: «Такое небо должно быть над генеральным сраженьем». (День, конечно, оказался годовщиной Ватерлоо, что мне сказали в Париже.) Черные дикие тучи кидались друг на друга, вся земля была залита бурной мутной водой: речки, ручьи, озера вышли из берегов. Из воды торчали каменные кресты – там множество кладбищ и отдельных могил от последней войны.
Иосиф Бродский в ссылке

Потом был Париж, раскаленный и неузнаваемый. Потом обратный путь, когда хотелось только одного – домой, домой…

12 июля 1965, Комарово

Вернувшись домой ответила стихами Георгию Адамовичу, а через него, наискосок, всем бывшим русским, в том числе и И. Берлину, «Гостю из Будущего», как он назван в «Поэме без героя», в таком загадочном четверостишии:

* * *
Не в таинственную беседкуПоведет этот пламенный мост:Одного в золоченую клетку,А другую на красный помост.5 августа 1965
А как музыка зазвучала,Я очнулась – вокруг зима;Стало ясно, что у причалаСтало ясно, что у причалаГосударыня-смерть сама.

ПОЭМЫ

< image l:href="#" />
Анна Андреевна Ахматова. Художник Н. Тырса. 1927 г.

«В характере Ахматовой было немало разнообразнейших качеств, не вмещающихся в ту или иную упрощенную схему… Порою, особенно в гостях, среди чужих, она держала себя с нарочитою чопорностью, как светская дама высокого тона, и тгда вей чувствовался тот изысканный лоск, по которому мы, коренные петербургские жители, безошибочно узнавали людей, воспитанных Царским Селом…

Один напыщенный критик даже назвал ее «Звездой Севера». Почему-то все охотно забывали, что родилась она у Черного моря и в детстве была южной дикаркой – лохматой, шальной, быстроногой… какой она описала себя в поэме «У самого моря»:

Бухты изрезали низкий берег,Все паруса убежали в море.А я сушила соленую косуЗа версту от земли на плоском камне.Ко мне приплывала зеленая рыба,Ко мне прилетала белая чайка,А я была дерзкой, злой и веселойИ вовсе не знала, что это – счастье.

«Вы и представить себе не можете, каким чудовищем я была в те годы, – вспоминала она четверть века спустя. – Вы знаете, в каком виде барышни ездили в то время на пляж? Корсет, сверху лиф, две юбки, одна из них крахмальная, – и шелковое платье. Разоблачится в купальне, наденет такой же нелепый и плотный купальный костюм, резиновые туфельки, особую шапочку, войдет в воду, плеснет на себя – и назад. И тут появлялось чудовище – я, в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два. Возвращаясь, надевала платье на голое тело… И, кудлатая, мокрая, бежала домой».

В каких бы царскосельских и ленинградских обличьях ни являлась она в своих книгах и в жизни, я всегда чувствовал в ней ту «кудлатую» бесстрашную девчонку, которая в любую погоду с любого камня, с любого утеса готова была броситься в море – навстречу всем ветрам и волнам».

Корней Иванович Чуковский, Из воспоминаний об Анне Ахматовой

В декабре 1913 года Анна Андреевна была торжественно приглашена в гости к Блоку. Блок в те месяцы вновь работал над «Возмездием», жаловался гостье, что ему мешает Лев Толстой, а Анну расспрашивал о ее севастопольском детстве, черноморской юности и очень удивился тому, что она до сих пор ничего не написала про свой удивительный Херсонес. И вообще: почему бы ей не попробовать себя в поэме? Не получается как хотите? А Вы рискните – а вдруг?

И она рискнула! Блоку мешал Толстой, ей – южные поэмы Пушкина, но она все-таки написала настоящую, свою, от первой до последней строчки – ахматовскую, поэму про дикую девочку, родившуюся у самого синего моря, на улице Хрустальной, и о заморском царевиче, который ee, «мертвую царевну», так и не «расколдовал»…

Эта фотография – единственное изображение замужней Ахматовой, в котором можно угадать «дикую девочку», шальную и быстроногую.

У САМОГО МОРЯ

Поэма

1
Бухты изрезали низкий берег,Все паруса убегали в море,А я сушила соленую косуЗа версту от земли на плоском камне.Ко мне приплывала зеленая рыба,Ко мне прилетала белая чайка,А я была дерзкой, злой и веселойИ вовсе не знала, что это – счастье.В песок зарывала желтое платье,Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга,И уплывала далеко в море,На темных, теплых волнах лежала.Когда возвращалась, маяк с востокаУже сиял переменным светом,И мне монах у ворот ХерсонесаГоворил: «Что ты бродишь ночью?»Знали соседи – я чую воду,И, если рыли новый колодец,Звали меня, чтоб нашла я местоИ люди напрасно не трудились.Я собирала французские пули,Как собирают грибы и чернику,И приносила домой в подолеОсколки ржавые бомб тяжелых.И говорила сестре сердито:«Когда я стану царицей,Выстрою шесть броненосцевИ шесть канонерских лодок,Чтобы бухты мои охранялиДо самого Фиолента».А вечером перед кроватьюМолилась темной иконке,Чтоб град не побил черешен,Чтоб крупная рыба ловиласьИ чтобы хитрый бродягаНе заметил желтого платья.Я с рыбаками дружбу водила.Под опрокинутой лодкой частоВо время ливня с ними сидела,Про море слушала, запоминала,Каждому слову тайно веря.И очень ко мне рыбаки привыкли.Если меня на пристани нету,Старший за мною слал девчонку,И та кричала: «Наши вернулись!Нынче мы камбалу жарить будем».Сероглаз был высокий мальчик,На полгода меня моложе.Он принес мне белые розы,Мускатные белые розы,И спросил меня кротко: «МожноС тобой посидеть на камнях?»Я смеялась: «На что мне розы?Только колются больно!» – «Что же, —Он ответил, – тогда мне делать,Если так я в тебя влюбился».И мне было обидно: «Глупый! —Я спросила. – Что ты – царевич?»Это был сероглазый мальчик,На полгода меня моложе.«Я хочу на тебе жениться, —Он сказал, – скоро стану взрослымИ поеду с тобой на север…»Заплакал высокий мальчик,Оттого что я не хотелаНи роз, ни ехать на север,Плохо я его утешала:«Подумай, я буду царицей,На что мне такого мужа?»«Ну, тогда я стану монахом, —Он сказал, – у вас в Херсонесе».«Нет, не надо лучше: монахиТолько делают, что умирают.Как придешь – одного хоронят,А другие, знаешь, не плачут».Ушел не простившись мальчик,Унес мускатные розы,И я его отпустила,Не сказала: «Побудь со мною».А тайная боль разлукиЗастонала белою чайкойНад серой полынной степью,Над пустынной, мертвой Корсунью.
2
Бухты изрезали низкий берег,Дымное солнце упало в море.Вышла цыганка из пещеры,Пальцем меня к себе поманила:«Что ты, красавица, ходишь боса?Скоро веселой, богатой станешь.Знатного гостя жди до Пасхи,Знатному гостю кланяться будешь;Ни красотой твоей, ни любовью, —Песней одною гостя приманишь».Я отдала цыганке цепочкуИ золотой крестильный крестик.Думала радостно: «Вот он, милый,Первую весть о себе мне подал».Но от тревоги я разлюбилаВсе мои бухты и пещеры;Я в камыше гадюк не пугала,Крабов на ужин не приносила,А уходила по южной балкеЗа виноградниками в каменоломню, —Туда не короткой была дорога.И часто случалось, что хозяйкаХутора нового мне кивала,Кликала издали: «Что не заходишь?Все говорят – ты приносишь счастье».Я отвечала: «Приносят счастьеТолько подковы да новый месяц,Если он справа в глаза посмотрит».В комнаты я входить не любила.Дули с востока сухие ветры,Падали с неба крупные звезды,В нижней церкви служили молебныО моряках, уходящих в море,И заплывали в бухту медузы,Словно звезды, упавшие за ночь,Глубоко под водой голубели.Как журавли курлыкают в небе,Как беспокойно трещат цикады,Как о печали поет солдатка,Все я запомнила чутким слухом,Да только песни такой не знала,Чтобы царевич со мной остался.Девушка стала мне часто снитьсяВ узких браслетах, в коротком платье,С дудочкой белой в руках прохладных.Сядет, спокойная, долго смотрит,И о печали моей не спросит,И о печали своей не скажет,Только плечо мое нежно гладит.Как же царевич меня узнает,Разве он помнит мои приметы?Кто ему дом наш старый укажет?Дом наш совсем вдали от дороги.Осень сменилась зимой дождливой,В комнате белой от окон дуло,И плющ мотался по стенке сада.Приходили на двор чужие собаки,Под окошком моим до рассвета выли.Трудное время для сердца было.Так я шептала, на двери глядя:«Боже, мы мудро царствовать будем,Строить над морем большие церквиИ маяки высокие строить.Будем беречь мы воду и землю,Мы никого обижать не станем».
3
Вдруг подобрело темное море,Ласточки в гнезда свои вернулись,И сделалась красной земля от маков,И весело стало опять на взморье.За ночь одну наступило лето, —Так мы весны и не видали.И я совсем перестала бояться,Что новая доля минет.А вечером в Вербную субботу,Из церкви придя, я сестре сказала:«На тебе свечку мою и четки,Библию нашу дома оставлю.Через неделю настанет Пасха,И мне давно пора собираться, —Верно, царевич уже в дороге,Морем за мной он сюда приедет».Молча сестра на слова дивилась,Только вздохнула, – помнила, верно,Речи цыганкины у пещеры.«Он привезет тебе ожерельеИ с голубыми камнями кольца?»«Нет, – я сказала, – мы не знаем,Какой он подарок мне готовит».Были мы с сестрой однолеткиИ так друг на друга похожи,Что маленьких нас различалаТолько по родинкам наша мама.С детства сестра ходить не умела,Как восковая кукла, лежала;Ни на кого она не сердиласьИ вышивала плащаницу,Бредила даже во сне работой;Слышала я, как она шептала:«Плащ Богородицы будет синим…Боже, апостолу ИоаннуЖемчужин для слез достать мне негде…»Дворик зарос лебедой и мятой,Ослик щипал траву у калитки,И на соломенном длинном креслеЛена лежала, раскинув руки,Все о работе своей скучала, —В праздник такой грешно трудиться.И приносил к нам соленый ветерИз Херсонеса звон пасхальный.Каждый удар отдавался в сердце,С кровью по жилам растекался.«Леночка, – я сестре сказала, —Я ухожу сейчас на берег.Если царевич за мной приедет,Ты объясни ему дорогу.Пусть он меня в степи нагонит:Хочется на море мне сегодня».«Где же ты песенку услыхала,Ту, что царевича приманит? —Глаза приоткрыв, сестра спросила. —В городе ты совсем не бываешь,А здесь поют не такие песни».К самому уху ее склонившись,Я прошептала: «Знаешь, Лена,Ведь я сама придумала песню,Лучше которой нет на свете».И не поверила мне и долго,Долго с упреком она молчала.