Мистер Эдгар просматривал ленту телеграфного автомата, подключенного к Токийской бирже, а быть может, и к Нью-Делийской – этого я никогда не узнал, – и играючи пропускал ее сквозь пальцы, словно прядильщик, сучащий нить. На столе рядом с ним располагался подключенный к кабелю пульт со множеством кнопок – несомненно, для вызова охраны, сиделки, дворецкого или секретаря. Я прошел у него за спиной, нашел на стене розетку, к которой был подключен пульт, и обесточил его. Потом обошел стол и уселся. Наклонившись вперед, я выключил телеграф.

– Ты, идиот! До закрытия торгов еще полчаса, – сказал он. Одолело его старческое слабоумие или нет, он по-прежнему был Юджином Б. Эдгаром, Завоевателем Мира.

Хоть он и был со мной знаком, но я настолько выпадал из контекста, что он меня не узнал. Тем не менее встревожен он не был. Полагаю, у него было так много слуг и адъютантов, что мое неожиданное появление в спальне не вызвало у него опасений.

– Нет, – сказал я. – До закрытия всего несколько минут, и последнего звонка не будет.

– Что? Немедленно включи все обратно!

– Заткнитесь, – сказал я, – и послушайте, что я вам скажу.

В этот момент он принялся нажимать на кнопки пульта так, будто это был игровой автомат. Он был проворен, как стенографист, но, не слыша звонков или свистков, взглянул на стену и увидел, что шнур вытащен из розетки. Словно для того, чтобы в этом убедиться, он смотал его, подтягивая к себе, и поднял пульт к лицу.

– Все верно, – сказал я. – Он не подсоединен.

– На помощь! На помощь! На помощь! – крикнул он таким слабым голосом, что даже мне нелегко было разобрать его слова.

– Видите ли, – сказал я, – если я вас не слышу, то не услышит и никто другой. Не доходит ли до вас, что по какому-то капризу природы говорите вы громче, чем кричите?

– Что вам надо?

– Мост через Гудзон. Тысяча девятьсот четырнадцатый год.

– Какой мост?

– Вы знаете какой.

– Нет, нет, нет, нет! – сказал он. – Никакого моста нет и не было.

– Попробуйте сказать «да».

Я видел, что за его глазами быстро движется могучий механизм, который на протяжении многих лет помогал его ослабевшему ныне телу совершать маневры, приведшие его к командным высотам, которые теперь ровным счетом ничего не значили.

– Что с этим мостом? – спросил он.

– Вы решили так: обойтись жестко с первыми же фермерами, которые воспротивятся вашему предложению продать их землю, чтобы другие были податливы.

– Что, если и так?

Потом он узнал меня.

– Да я же вас знаю, – сказал он.

– Разумеется. Я с того времени работал в фирме, с кое-какими перерывами.

– Если это касается чего-то, что тогда произошло, – сказал он, – то мы можем все уладить. Давайте вернемся к этому вопросу утром. Вас долго не было на собраниях. Где вы были?

– Меня понизили и перевели на службу в хранилище золота.

– Если дело в этом… Да, помню, вы выступали за запрещение кофе. Зачем вы это делали? Но свой урок вы выучили. Мы можем вас вернуть и дать надбавку в компенсацию.

– Я уже получил свою компенсацию – и, могу добавить, необычайно большую.

– Урргх, уррарг! – сказал он, прочищая горло. – Насколько?

– Наверное, самую большую в истории фирмы. Я, видите ли, очистил одну из самых больших клетей в хранилище. Спустил слитки через шахту в туннель подземки, проходящий ниже. Штабель, что там остался, внутри пуст. Половина всего, что мы забрали, уже в Европе. Другая половина погружена на готовый к вылету самолет, который я завтра утром поведу в Бразилию.

Мистер Эдгар был сообразителен: услышав это, он сразу же понял, что я намерен его убить. И с прискорбием должен признать, он был мужествен: начиная с этого момента он не выказал ни робости, ни испуга.

– Кем приходились вам те двое? – спросил он.

Так что, как видишь, он все знал. Это он был убийцей.

– Это были мои родители, – сказал я, выйдя наконец из оцепенения, но лишь затем, чтобы ощутить горе.

– Я убил вашу мать и вашего отца?

– Да.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

– И так много времени вам потребовалось, чтобы это выяснить?

– Так много.

– А теперь вы пришли меня убить.

– Именно.

Он на какое-то мгновение задумался, и я ему не мешал – потому, вероятно, что по каким-то признакам понимал: думает он уже не о том, как бы выкрутиться.

– Молодой человек, – сказал он, – это было худшее, что я когда-либо сделал. Это непростительно. В более поздние годы, да, только в более поздние, это причинило мне много горя. Вы не обязаны мне верить. Кем бы я ни был, я знаю, что хорошо, знаю, что плохо, и знаю, что я совершил. – Он усмехнулся. – Приступайте. Надеюсь, это вас утешит, хотя после того, что я сделал с вами так много лет назад, я в этом сомневаюсь.