Он снова говорил «Оставайся». Она снова молчала, и это означало «Не останусь». Вечером накануне отъезда он опять завел этот разговор. Она удивилась его напору – раньше он не был таким.

– У тебя сыну уже пятнадцатый год! – говорил Грядкин. – Он вот-вот станет самостоятельным и сам все поймет. Или же так и не станет самостоятельным никогда, будет сидеть как твой муж у юбки, и ничего не поймет. В обоих случаях не имеет значения, рядом ты с ними живешь или нет.

– Ты не понимаешь… – ответила она. – Это же сын. Как ты себе представляешь – как я уеду?

Он вдруг вскипел.

– А ты думаешь, мне легко тут каждый вечер представлять, что твой муж лапает тебя и трахает?! – зло спросил он. – Что за гарем в самом деле?!

От неожиданности она заплакала.

– Извини, извини… – заговорил он.

– Ты другой… – проговорила она. – Ты совсем другой. Где мой Коля-Николай?

– Здесь, здесь твой Коля-Николай… – ответил он. – Вот он я.

– Это не он. Ты злой. И не справедливый.

– Я просто уже не могу ждать. Ты только подумай – ведь мы вот так – хрен знает как! – живем уже семь лет! Люди с войны быстрей приходили, чем я тебя жду!

– Я твоя… – зашептала она. – Я же давно твоя, и ты это знаешь. Я душой твоя еще с того нового года. А тело… Какая разница? Да и он уже давно ни на что не способен.

Он молчал. Ему стало тоскливо. Разные предчувствия нахлынули на него, смешиваясь с мыслями о том, что вот сейчас она уедет, а там еще неизвестно, способен на что-то Радостев или нет. Он крепко сжал кулаки.

– Я устал… – сказал он. – Я устал…

– А я? – спросила она. – Я думаешь не устала?

– Ну так оставайся. Давай в нашей жизни хоть что-то решим.

После этого они долго молчали. Только под утро, на вокзале, садясь в поезд и глядя в его окаменевшее лицо, она вдруг сказала:

– Ладно, Коля, давай так. Я дела дома доделаю кое-какие и первого марта я приеду к тебе насовсем. Идет?

Он глядел на нее безумным взглядом.

– Идет? – снова спросила она.

Слезы потекли у него из глаз. Он кивнул.

– Идет… – сказал он.

– Ну и хорошо… – сказала она. – Обещаю, я приеду. И будем жить-поживать, добра наживать…

Когда поезд уехал и Грядкин шел по городу, эти слова стучали в нем, как барабаны: «Жить-поживать, добра наживать… Жить-поживать, добра наживать… Жить-поживать»…

До первого марта оставалось два месяца. Грядкин решил работать интенсивнее. Проблема, однако, была в том, что печатей в мешке было немного, и он уже почти все по разу использовал. У Грядкина теперь было много разных знакомств. Одним из его новых знакомых был некто Вячеслав Бобров – низенький, толстенький до такой степени, что все его подбородки укладывались прямо на грудь. При всем том, Бобров был чрезвычайно подвижен. Говорили, что Бобров решает любые («понимаете – любые!») проблемы. Грядкин как-то раз, встретив его в одном из ресторанов, предложил выпить хорошего виски. Бобров пытливо взглянул на него – понял, что Грядкину что-то надо. Час они пили и говорили ни о чем.

– Слушайте, молодой человек… – сказал, наконец, Бобров. – Такой виски я спокойно могу пить и еще час, а потом еще час. Так что вам дешевле будет изложить вашу просьбу сейчас…

Грядкин сказал: «Нужны печати». «Только-то? – разочарованно протянул Бобров. – По тому, как вы волновались, я думал, вам надо кого-нибудь убить».

Оба засмеялись, Грядкину смех давался трудно. Бобров написал на бумажке цену. Грядкин посмотрел на бумажку и кивнул – деваться-то было некуда.

Были у Грядкина и кроме Боброва знакомые, от которых его отец пришел бы в ярость. «Люди как люди…» – думал о них Грядкин, когда у него имелось время думать об этом. Времени, однако, было немного: самое главное – переговоры с покупателями, а еще пуще – с продавцами – он никому другому доверить не мог, и поэтому тонул в этих делах, как в проруби.

Он снова переехал в очередной сибирский город – последний в его графике. За январь он провел уже две сделки. Но ему хотелось заработать еще. Тут один из его клиентов, директор большого хозяйства, обмолвился, что готов купить на миллион шин для комбайнов. «Миллион! – зажглось у Грядкина в голове. – Миллион!»

В городе был шинный завод. Оставалось только поехать туда с военными печатями и «купить». Вот он миллион – нагнись и подними. Эта сделка и манила, и пугала Грядкина. Он помнил, как в один момент остался ни с чем, вложившись в те проклятые плунжерные пары – до сих пор его передергивало при этом названии или при их виде. Как бы не обжечься и здесь. Но миллион был слишком манящей цифрой. Он уже заработал миллион – но это за несколько месяцев. А тут можно было сделать столько же одной сделкой! Против воли он представлял, что с такими деньгами можно уже из «бизнеса» и уйти. Да и города, где он еще не был, уже все равно кончались. «Провернуть это дело и на покой… – думал Грядкин. – Куплю себе магазин, буду понемногу крутиться. Заживем с Ириной»…

Эту операцию он готовил, как игрок готовится к большой игре в казино. На шинный завод Грядкин не пошел. Выбрал одну из конторок, через которые завод продавал шины. В конторе оказались одни женщины. Грядкин подумал: «Вот и хорошо!». Начался разговор.

– Я представитель воинской части… Нам нужны колеса большими партиями, и ваш прайс-лист нас удовлетворяет… – начал он.

Сидевшая напротив него женщина лет сорока одобрительно кивала – удовлетворяет так удовлетворяет. Грядкин спросил, смогут ли они поставить сразу большую партию, на миллион двести тысячи.