Не чувствуя под собой ног, Марик добрел до каменного дома, поднялся по узким ступеням к двери и ступил на пол, выложенный из отшлифованного камня и засыпанный свежей травой. От стеблей и цветов в прорезанном узкими окнами зале пахло лугом, и Марику даже показалось, что ноги у него подкашиваются, когда Ора шагнула к одному из тяжелых сундуков, стоявших вдоль стен, и луч Аилле пронзил ее платье насквозь.

– Возьми, – подняла она тяжелую крышку.

– Что это? – Марик взял в руки сверток.

– Одежда. – Она смотрела на него твердо. – Рубаха. Порты. Ткань на ноги. Исподнее. Возьми, потом, когда твои раны пройдут и ты продолжишь путь, – она произнесла последние слова с некоторым усилием, – я дам тебе кое-что посущественней.

– Почему я должен брать это? – Марик почувствовал, как дыхание перехватывает в груди. – Я не возьму!

– Послушай, – взяла она его за руку. – Юррг приходил, чтобы убить именно меня. Это точно. Я знаю.

Ора смотрела на Марика спокойно, но за ее спокойствием стояли и усталость, и воля, и такая уверенность в собственной правоте, что Марик только и смог пробормотать:

– Ты мне ничего не должна.

Она что-то поняла, потому что улыбнулась уголками губ и спросила:

– Не трудно было сходить за водой?

– Справился! – гордо выпрямился Марик.

– Каждый день после полудня будешь помогать мне. Работы много. За неделю уж одежду-то отработаешь.

«Каждый день!» – запело в груди Марика, и он судорожно кивнул.

– Только не болтай при них. – Она улыбнулась, глядя, как Марик, прижав сверток к груди, пятится к двери. – При больных да и в селении не говори лишнего. И не переспрашивай никогда ни о чем. Ты никогда не станешь ремини. Ремини никогда не станут баль, дучь или сайдами. Мы всегда будем здесь чужими.

– А тебя я могу спросить? – неожиданно буркнул Марик.

– Да… – Она замерла.

– Там, в тот же день, когда приходил юррг… – Он запнулся. – Там были такие уродливые создания, похожие на людей. Эти твари тоже приходили, чтобы убить тебя?

– Нет, – вздохнула она. – Те твари приходили, чтобы убить Рич. Но у них ничего бы не вышло, даже если друзья Насьты пропустили их. Рич справилась бы даже и с юрргом.

Неделя промелькнула так быстро, что Марик не успел оглянуться, как миновала и середина следующей. Кровоподтек на его боку рассосался полностью, а вскоре, озабоченно сдвигая брови, Ора сняла и повязку с руки. Она явно была обрадована выздоровлением подопечного, но радость смешивалась с досадой – словно столь быстрое исцеление не совпадало с ее ожиданиями. А Марик тут же начал разрабатывать все еще побаливающую руку – точнее, делать это не скрываясь, тем более что теперь компресс не соскакивал с предплечья и ему не приходилось, поминая лесных духов, перевязывать его каждое утро. Впрочем, время если не для перевязок, то для раздумий у Марика еще оставалось, потому что каждое утро он продолжал выстаивать у дверей Уски. Кузнец так ни разу и не почтил его встречей. Остальную часть дня Марик проводил у Оры. Он даже перетащил от Насьты копье и тощий мешок, сложил все это в каменном доме, а сам пристроился ночевать на одном из лежаков под навесом, тем более что весна торопилась к лету, ночи были прохладными, но дышалось легко, да и костер под котлом почти не гас, и Ора не жалела теплых одеял для больных, которых не собиралось больше двух-трех человек. Да и не они занимали большую часть времени девушки, хотя с реминькой, которая страдала неведомой Марику хворью, Оре пришлось провести несколько бессонных ночей, пока именно дед Ан не посоветовал одно, как он сказал, верное средство. Правда, Марику показалось, что главным в средстве был не состав сложного отвара, а особый обряд, который тому же Марику для памяти пришлось выцарапать на куске коры, но уже на следующий день больная уснула без стонов, а еще через три дня, благодарно кланяясь, ушла домой. Зато дед Ан, увидев, как Марик управляется с диковинными знаками, проникся к нему уважением и стал появляться у Оры в два раза чаще, чтобы то ли переброситься с удивительным баль лишним словом, то ли полюбоваться, как тот таскает воду, подсушивает выловленный из Ласки хворост, добывает рыбу или сортирует принесенные Орой лечебные травы.

– Первый раз вижу баль, который так много умеет и знает так много вещей, что неведомы молодым ремини, – частенько повторял дед. – Насьте следовало бы поучиться у тебя, парень. Хотя, если уж он отказался стать кузнецом, что может уместиться в его голове и его руках? Всякий ремини должен быть воином, но ни один ремини не может быть только воином – и больше никем.

– Разве Насьта не хороший охотник? – удивился Марик. – Да и не он ли днями и ночами пропадает в дозорах вокруг поселка?

– Все так, – грустно закивал дед. – Но вот знать бы, кого он там высматривает, в этих дозорах. Поверь мне, когда Рич вернется, он дозор перенесет к этому навесу и будет здесь главным дозорным.

– Неужели Рич нуждается в охране? – удивился Марик, но тут же взглянул на суетящуюся у котла Ору и продолжил не слишком уверенно: – Я слышал, что она может в одиночку справиться даже с юрргом?

– Кто ее знает, – пожал плечами дед. – Но с Насьтой она справилась. Впрочем, она не прикладывала к этому никаких усилий. Я, кстати, даже не уверен, что она помнит, как его зовут, и вообще замечает потерявшего покой парня. Честно говоря, именно это меня и успокаивает.

– Разве не Уску это должно успокаивать? – не мог понять Марик.

– Уска слишком упрямый ремини, – зажмурил дед слезящиеся глаза. – Он никогда не позволит себе управлять сыном, как бы ни оговаривал его на людях. А жена кузнеца похожа на упрямую тень упрямого ремини. Да и Насьта такой же упрямый, хотя, может быть, не упрямее тебя. Пойми, парень, иногда лучше ничего не делать. Как бы ты ни старался изменить что-то в свою пользу, сделаешь только хуже, чем могло бы все завершиться естественным путем.

– Значит ли это, что лучше всего вообще ни во что не вмешиваться? – удивленно поднял брови Марик.