Главная городская стена осталась за спиной, впереди серели заборы и крыши приземистых домов Каменной слободы. Левее, к северо-западу торчал темный силуэт скособоченного здания, наводящий на мысли о заявленной цели ночного путешествия. Вдоль улиц, спешивших вниз по склону к окраинным башням внешней стены, бежали грязные ручьи, навстречу наползал мутный туман. Олфейн поднял глаза к небу, на котором, освобожденная от облаков, сияла половина луны, и неуверенно зашагал по скользкой мостовой.

Он свернул в последний проулок перед невысокой, пузатой башней. У костра, разожженного под ней, толпились стражники, забывшие о дозорах на стенах, но Рин не рискнул вновь сталкиваться со стражей и скрылся в темноте. Идти приходилось на ощупь, за глухими заборами недовольно ворчали собаки, но лаять не решались. Близость городской окраины угнетала даже их.

Наконец руки нащупали шершавую стену низкого дома.

– Кто там? – раздался приглушенный голос в ответ на осторожный стук.

– Это я, мастер Грейн, – ответил молодой Олфейн и вскоре уже сидел за потемневшим от времени столом.

Колыхался в глиняной плошке язычок пламени, темнело в кубках перекисшее ягодное вино из Пущи. Мастер Грейн, сцепив сухие коричневые пальцы, смотрел на прикрывшего глаза гостя так, словно видел его в последний раз.

– Лица на тебе нет! – покачал головой старик. – Сдал прямо как и я…

– Нет, – вздрогнул Рин. – Да и ты – постарел слегка, не больше. Но не сдал. И я не сдам.

– Дурное дело ты задумал, маленький Олфейн, – пробормотал старик.

– Я не маленький, – расправил плечи Рин. – Я уже не был маленьким, когда заболел отец. Больше пяти лет я удерживал его на краю жизни, но хворь оказалась сильнее…

– Для меня ты навсегда останешься сопливым мальчишкой, – ухмыльнулся углом рта Грейн. – А уж хлопот было с тобой, маленький Олфейн! То ты на стальных мечах до срока рубился, потом раны залечивал да от изнеможения шатался. То по городской стене да по Водяной башне карабкался, что твоя огненная ящерица. Как шею себе не сломал, до сих пор удивляюсь! Вот и теперь дурное дело ты задумал. Не в том смысле, что постыдное, а неразумное. Никого ты не найдешь нынче ночью. Ни Хозяйки Погани, ни опекуна. Хозяйка, как говорили наши деды, или, как теперь талдычат храмовники, огненное дыхание Единого, людям вовсе не показывается и не показывалась никогда. А если кому и показывалась, так «счастливчики» от священного же пламени в пепел скорее всего заживо и обращались! Только ты не верь, парень, никому, что это Единый пламенем карает отступников и нечестивцев. Не верь.

– Я и не верю. – Рин потер пальцами глаза. – Или мне собственного отца в отступниках и нечестивцах числить? Ты мне другое скажи, мастер. На вопрос ответь, на который даже мой старый наставник Камрет ответить не смог. Или не захотел… Почему дух Погани или огненное дыхание Единого охотники Хозяйкой кличут? Или сказки стародавние, что айские мамаши детям на ночь рассказывают, и не сказки вовсе?

– О сказках ты меня не спрашивай, – пожевал губу Грейн. – Если времечко на тысячу лет назад отмотать, любая сказка былью может обернуться. Потому как небыль на быль, словно кора дубовая на молодой дубок, сама по себе прирастает. Да и не сложилось у меня как-то с айскими мамашами. А охотники больше других видят. Но и зря ничего не бывает. Всякая стихия сама себя под женскую или мужскую сторону клонит. Тебя же не удивляет, что ветер стылый – он, что зима с ее пакостями мерзлыми – она? Или ты хотел когда-нибудь речку городскую Иску мужским именем окликнуть?.. Вот! А что касается Погани… Погань ведь и есть Погань. Она! Да и предание – не мамское, а в древности записанное, как говорят, – указывает точно: Клейменый огонь на камне, когда еще и Кривой часовни никакой не было, не сам по себе, не от молнии гнева Единого, как нынче опять же храмовники вещают, зажегся, а от бабской руки.

– Слышал и я о том, – кивнул Рин. – Только я у Солюса, что в Кривой часовне служит, спрашивал об этом предании. Так он заявил, что молния гнева Единого или – по храмовому канону – огненное дыхание его, самим Единым исторгается, а творец и вседержитель сам выбирает и путь свой, и образ, в котором собственную волю исполнять будет.

– Солюс с чужого голоса поет, – прищурился Грейн. – Я, кстати, думаю, что огненное дыхание бывает, когда с вечера плеснешь горючки в горло, да за ночь притушить ее не успеешь. А молния гнева, это когда глазом на кулак в латной рукавице наскочишь. А вот насчет бабской руки… Я всегда охотников слушал. Они по краешку смерти не в ратную пору ходят, считай, еженощно. Они с этим самым огненным дыханием на ощупь знакомы, и если говорят, что у Погани есть хозяйка, так я им скорее поверю, чем Солюсу. Ты, я так понял, как и обещался, на перекресток собрался. От того места до самой Погани еще с половину лиги будет. Может, и минует тебя, неклейменого, огненная пакость, только не найдешь ты на перекрестке опекуна. Охотники нынче по кабакам сидят: бушует в последние дни Погань! Даже ночью спалить любого готова, что клейменого, что неклейменого. Зарницы так и вспыхивают у дальних холмов! Говорят, что даже желтые волки стаями, да гады ползучие тьмою немереной в Пущу из Погани откочевывают. Неладное что-то творится на востоке, неладное!.. Я и не припомню похожего. Да и горожане здесь, в слободе, словно звери стали, за косой взгляд в глотку вцепиться готовы! То и дело чей-то пепел по улице несет, а чей – и не всегда разберешь. Так ведь не то страшно, что вцепиться готовы, а то, что зубами щелкают, а не цепляются, будто мертвецы ожившие бродят. Везде все неладно, везде… Будь осторожен, парень! И за стенкой, и до нее. А выпадет тебе спаситель, не за каждого хватайся. В глаза посмотри сначала, прикинь да сообрази. Колечко надеть недолго, снять трудно. Нынче из трех встречных двоих стороной обойти надо, а на третьего меч наставить! И насчет Камрета подумай. Да и какой он наставник, всегда был себе на уме! Зря веришь седому гуляке. Он, конечно, карты ловко раскидывает, говорят, но вот раскинутое всякий раз по-разному толкует.

– Однако сбываются его толкования часто, – нахмурился Рин. – Смотри-ка, берет за предсказания Камрет немало, а число желающих прислушаться к нему не уменьшается. Или просто так, думаешь, ни один трактирщик не разрешает Камрету кости в своих стенах бросать? У него всегда шестерки выпадают! Да и нет у меня выбора. Иначе завтра в полдень дядюшка мой пожалует, под свою руку дом возьмет. Опекун по-всякому нужен.

– Неужто в городе никого не нашлось? – сдвинул брови Грейн. – Ладно, не говори ничего, знаю. Убьет твой дядюшка всякого. Может быть, и не своими руками, а все одно изничтожит. Найдет способ. А не убьет – пакость какую-нибудь измыслит. Наверное, ждет не дождется, когда траур закончится? А за охотника может и вся Каменная слобода встать. С другой стороны, как встанет, так и снова на зад опустится. Ты не обижайся на горожан, парень, не те у них сердца, чтобы против первого богача Айсы и лучшего мечника вставать. Эх, был бы жив твой отец, я бы его лучшим мечником числил! Хотя даже он против Фейра…

– Я уже, значит, в счет не иду? – напряг скулы Рин.

– Молод ты, маленький Олфейн, – поморщился Грейн. – Молод и горяч. Но твой жар против того холода и неистовства в схватке, что Погань клейменым дает, слаб.

– Что же мне теперь, лед глотать? – насупился Рин. – Пробовали, говорят, некоторые, что магией не владели, а другого средства от ран или хворей, кроме магического льда, не находили! Так он без колдовского умения льдом остается, только что не тает. Кишки проморозит, а холода все одно не даст! Сам-то отчего клеймить запястье не стал? Отчего от храмового обета отказался? Ты-то уж по-всякому достоин лучшего жилья и доли, нежели эта халупа!

– Не я один отказался, – пробормотал Грейн. – Ты сам-то деда своего вспомни! Да и не только его. Раньше только стражники клеймились, и то не все, а теперь… Не по нраву мне новые порядки, раньше никого поганым пламенем не насиловали, многим и того огня, что в сердце горит, хватало. Так что выбранной долей не кори меня. Из тех, кто в последние годы смерть принял, никто на смертном ложе поганого огня не избежал, всякий пеплом осыпался, не подарил земле тлена. Но клейменые, говорят, и в посмертии в пламени корчиться продолжают! Не хочу я этого, маленький Олфейн! Не боюсь, а не хочу! Не по нутру мне. И подпорки поганые духу моему не нужны. А если не веришь, так поспрашивай стариков, отставал ли я от клейменых, когда в былые годы скамы на наши стены лезли? А должностей, что ныне только клейменым выпадают, мне и задаром не нужно!