Потом, когда мы со Шмелем ехали домой, то напились в поезде как поросята. А на следующий день Никита, маявшийся с похмелья, сидя в тамбуре на мусорном баке, рассказал, что мои родители приехали с деньгами для выкупа на следующий день после того, как я вернулся в часть, а потом долго искали меня в госпитале, где им что-то говорили о приграничном состоянии. Лекарство, которое мне ввели, было мне противопоказано, о чем светила медицины, естественно не знали. Поначалу они думали, что я, как и положено уснул, и спохватились когда нашли меня все так же лежащим на спине с синими пальцами и губами. Мать долго плакала и сидела рядом со мной. Забрать меня домой им не разрешили, мотивируя необходимостью дальнейшего лечения. Думаю, что на самом деле меня просто хотели допросить особисты, и даже пытались сделать это, но особых результатов не достигли. Я периодически впадал в буйство, симулируя истерику, а потом сидел, тупо уставившись в пол, и на даже самые простые вопросы не реагировал.

— Тебе еще повезло, — хмуро произнес Никита, ерзая на месте. — Гребня вернули домой по частям. У предков его денег не было. Я сам документы отправлял. Угораздило же вас обоих.

В отличие от меня будущая звезда отечественной журналистики Никита Шмелев поддерживал связь со многими нашими пацанами. От него я узнал, что Рафика Галикберова выписали из госпиталя, и он даже приезжал в часть, справиться обо мне, но я в тот момент сам лежал на больничной койке и посетителей не принимал. Судьбой Рафика я не интересовался, поскольку он был не из нашего города, и свидеться с ним я не мог. Во всяком случае, до сегодняшнего дня я так и думал.

Подобрав упавшую книгу, я молча оперся о стенку. Рафик часто моргал и дышал, словно увидел призрака. Впрочем, в отличие от Змея и всех остальных, у него могли быть на то причины. Надо отдать ему должное, с собой он справился похвально быстро.

— Здорово, Пуля, — поприветствовал он меня. — Чудеса, да и только. А ведь я в газетах про тебя читал, что ты вроде как помер.

— Ага, — ответил я. — Я и сам читал.

Рафик дураком никогда не был. По его напряженной физиономии было видно, как сейчас закипают его мозги. Спустя минуту, в течение которой мы сверлили друг друга взглядами, он усмехнулся.

— Как говорится, чудны твои дела господи. Передо мной явился ты, словно тень отца Гамлета. Значит, это ты и есть тот парень, что сперва Катьку спас от погибели, а потом она его спасла.

— Ты даже Гамлета читал? — усмехнулся я.

— Читал, — кивнул Рафик, но голос звучал напряженно. В нем уже явно слышался металл и издевка. — Я, знаешь ли, не такой дурак, как ты думаешь. Цифры немного помню, и сложить два и два могу.

— Да ну? И сколько будет?

— А это как посмотреть, — хмыкнул Рафик. — Иногда четыре, а иногда… Мы тут воевать готовимся. Большой и Бек словно с цепи сорвались. А знаешь, с чего началось? Пацаны рассказывали, что у Бека сынка замочил парнишка какой-то, мелкий, как сверчок. И даже фамилию назвали, причем мне насквозь знакомую. И ведь вот как судьба распорядилась: парнишку грохнули, и приятеля его, и семьи их тоже рядом положили… в могилку, значит… А потом вдруг через пару месяцев появляется некий залетный киллер, который вдруг ни с того ни с сего начинает палить то в одних, то в других. Большой и Бек на нас косятся, мол, это Захаров нас стравливает. И никому в голову не приходит, что иудушка у них под носом ходит, овцой прикинувшись.

— Складно говоришь, — сказал я, стараясь не менять позы. Рафик держал руку на автомате, так что резкие телодвижения его могли напугать. — Все вы задним умом богаты. Что же ты раньше то, своими сомнениями ни с кем не поделился?

Вопрос был с подвохом. Но Рафик опасности не ощутил.

— Ха, а я думаешь, знал? Я ведь, как и все, тебя мертвым считал. Даже на могилку хотел сходить, да как-то некогда было. Это я сейчас только допер, кто у нас так ловок в обращении с пушками, да у кого причины были войну начать. А твои возможности я помню. Мне ведь рассказывали, что ты в плену сдвинулся и башку отрубленную пятнадцать километров нес.

Я усмехнулся. Значит никому он не сказал.

— Не фиг ржать, — обиделся Рафик. — И вообще сядь. Не люблю, когда надо мной нависают.

Я сел, настороженно наблюдая за каждым движением Рафика. Он, не сводя с меня глаз, закурил и протянул сигареты мне. Я мотнул головой.

— По-прежнему не куришь? Помню-помню… Ты даже в армейке не курил и сигареты дембелям не таскал. А помнишь, как тебя в спортзале воспитывали?

— Помню, — криво усмехнулся я. — Ты особенно старался, сапогами да по почкам. А ты помнишь, как нас в ущелье черножопые обстреливали, а потом мы тебя на руках тащили? А Мишку помнишь? Его ведь тогда грохнули…

Рафик скривился.

— Ты мне еще что-нибудь припомни романтическое. Или задвинь, что ты мне жизнь спас. Между прочим, из-за тебя правильные пацаны полегли здесь, на гражданке. Так что я тебе ничего не должен. Можешь даже не париться по этому поводу.

— Что ты, я и не думал тебе это предъявлять, — хохотнул я. — Твое благородство общеизвестно. Откровенно говоря, я тебе и правда тогда жизнь спас. Только как существо благородное напоминать тебе лишний раз об этом не буду. Мне больше интересно, что ты теперь будешь делать.

Рафик почесал затылок.

— Не знаю. Змей завтра приедет, пусть он сам решает, как с тобой поступить. Мне не нужна головная боль, я еще жить хочу. А узнает он, что мы в одной роте служили, и что я ему об этом не сказал, кончит меня он.

— А тебе не все равно, кто и когда тебя кончит, — позволил наивно удивиться я. — Днем раньше, днем позже, не одни, так другие…

— Умный, да? Я, может, пожить еще хочу. А так, глядишь, лишний балл у Змея заработаю. Мне шкура дорога еще.

— Была бы дорога, не совался бы ты в эти войны, — ядовито прокомментировал я. — Ты вообще как сюда попал? Ты же не местный.