– Еще бы! – с воодушевлением воскликнул Герэ.

Он держал смокинг перед собой и гляделся в зеркало, задрав подбородок и выпятив грудь.

– Еще бы!.. А потом пусть Мошан всю неделю орет сколько влезет, – я буду думать только об улице Онгруа.

Мария сдвинула брови. Состязание Мошан – Герэ выводило ее из себя: она всякий раз удивлялась, почему Герэ до сих пор не пристукнул начальника где-нибудь в темном углу. Желая сменить тему, Герэ снял пиджак и надел смокинг.

– Ох, погуляем! – воскликнул он. – Все в Лилле ходуном ходить будет…

Несколько часов спустя все действительно ходило ходуном в заведении, выдержанном в том же стиле, что и их пристанище. Мария с растрепанными волосами исполняла «Меланхолию» – песню сороковых годов, а Герэ, хмельной и веселый, обнимал здешнюю танцовщицу. Выступление Марии было встречено наполовину насмешливыми, наполовину растроганными «браво». Герэ аплодировал так, что чуть ладоши не отшиб, а после попытался вытащить ее танцевать, но она отка-залась; она уже подружилась с пианистом – руководителем оркестра, они вспоминали послевоенные годы и неизвестные Герэ мелодии: «Цыганочку», «Сентиментальное путешествие», «Звездную пыль», а Герэ снова оказался в объятиях танцовщицы.

– Певица эта, она тебе мать или кто? – спросила девица.

– Тетка, – пробурчал он, несколько отступая от указаний Марии: слово «тетка» казалось ему все-таки романтичнее, чем «мать».

– Сколько тебе лет, что ты с теткой гуляешь?

Герэ пожал плечами.

– У нее много достоинств…

– Какие же именно? Или сказать неприлично?

Девица была язвительной и агрессивной, она порядочно выпила и хихиканьем своим раздражала Герэ.

– Так что же ты находишь в этой своей тетушке? Как ее, кстати?

– Мария, – вырвалось у него. – Точнее, Марианна, – поправился он.

Они решили называть себя на людях вымышленными именами без особой, впрочем, необходимости: при их замкнутой жизни, кто мог их узнать в этом городе, интересовавшемся только собственными знаменитостями, тем более в этом кабаке, напоминавшем более всего заведения на площади Пигаль? Мария потребовала, чтоб он представлялся Раулем, ему же это не нравилось. Он бы предпочел имя поромантичней: Франсуа-Ксавье или Себастьяна. Но Мария настаивала, чтобы инициалы были сохранены, и он из Роже превратился в Рауля. Впрочем, его уже двадцать лет, с тех пор как умерла его мать, никто не называл Роже. Все звали его Герэ, кроме Николь, называвшей его дорогушей, лапочкой, киской и прочими дурацкими обращениями, и Марии, которая вообще никак не называла.

– Ну так что?.. (Девица перестала танцевать, от нее разило спиртным.) Разродишься ты наконец? Что в ней такого занятного, в тетушке Марианне? Какие у нее достоинства? Может, мне самой у нее спросить?

– Нет, нет, – забеспокоился он. – Я тебе сказал: занятная она, мне с ней весело – и все тут.

Девица недоверчиво на него посмотрела. Потом ни с того ни с сего заулыбалась и понесла какую-то чушь, все более и более распаляясь, так что танцующие остановились и столпились вокруг них.

– Ах, тебе с ней весело? Вот оно что! От песенок ее меланхолических, слащавых и платьев из тафты, весело, значит, с тетушкой Марианной? А, может, ты ее кот, тетушки своей распрекрасной? А?

В довершение всего музыка в эту минуту смолкла, и Герэ остался стоять посреди зала в окружении саркастических юнцов. Он поискал Марию глазами, но не нашел. Его охватила паника. Чтоб выглядеть непринужденней, он попытался было засунуть руки в карманы, но смокинг оказался для этого слишком узок, и тогда он убрал их за спину. А девица продолжала истерически кричать:

– Вы посмотрите на него, до чего потешный! Он по ночам с собой тетушку Марианну таскает, певицу нашу меланхоличную. Вот как нынче в деревнях: после тридцати с тетушками развлекаемся. Клево, а?

Герэ стоял пунцовый. Отыскав наконец Марию, он ей кивнул, но девица заметила.

– Ага!.. – не унималась она. – Деревня наша раскраснелась-то как!.. Какие мы чувствительные, тонкие! Нашел тетушку-то?

– Я здесь, – сказала Мария спокойно и, раздвигая насмешливые парочки, двинулась к девице, отчего та едва заметно попятилась.

– Я ж вам говорила, она рядом…

– Тебе это не нравится?

Мария говорила тихо, но каким-то страшным, шипящим голосом, и девица смолкла. Она, возможно, отстала бы вовсе, если бы сзади к ним не подошел загорелый тип в черных очках, а с ним амбал в ярко-зеленую клеточку.

– Тебя обижают, лапочка? – спросил тот, что в очках.

Он обнял девицу за шею и сделал вид, что не замечает Герэ, который наконец обрел дар речи и попытался уладить дело миром.

– Ошибка вышла, – сказал он, – мадемуазель хотела пошутить, ее не поняли. Ничего страшного.