Мессин настаивал. Он торжествовал. Я должен ответить, произнести фразу, подобную холодному душу.

– Меня беспокоит, что за столь короткий срок достигнуты такие результаты, – сказал я. – Как быстро закончили следствие…

– Как в детективных романах! – иронически отозвался Мессин. Он торжествовал.

– Не спешите, – тихо проговорил я. – В рассказе о хорошем полицейском называют имя преступника и мотив. Поведайте нам, Мессин, кто убил Клауса и почему? – Я повысил голос, хотя гости и так замерли, стараясь ничего не пропустить.

– Правда, кто убил Хентца?

Неподражаемая Семье пришла мне на помощь и тут же получила прощение за все свои проказы. Мессин снова призвал к тишине. Он уверенно достал из кармана желтый листок, развернул, надел очки, долго расшифровывал написанное и, сняв очки, посмотрел на меня:

– Речь идет о некоем Сетоне. Аксель Сетон. Это дело рук неуравновешенного человека.

– Но почему он убил Клауса? – грянул великан Селериус, перегнувшись через стол.

– Судя по его заявлению, из-за написанного Клаусом памфлета о фанатизме. Клаус боролся со всеми формами экстремизма, включая и религии. Убийца – член секты правого толка. Он уверяет, что никакого давления на него не оказывали. Он сам решил убить Клауса. На всякий случай допросили его гуру. – Мессин вздохнул. – Хентц стал жертвой свободомыслия и нежелания идти на уступки. Он погиб от пули фанатика.

– Я так и знала! – возликовала Семье и схватила свой мобильный, чтобы связаться с редакцией. Кусая ногти на левой руке, притоптывая ногами, она требовала редактора, который работал над номером «Чтения», посвященного Хентцу. Если повезет, Семье успеет вставить в текст последнюю информацию. – Я так и знала… – Она была крайне раздосадована, услышав, что он уже сдан в печать.

Знать – вот в чем разница между мной и журналисткой. А я, я больше ничего не знал.

Меня бросает в дрожь при воспоминании об обеде у Сциллы, так оно живо и выпукло. Прежде чем воскресить его в памяти, я постарался успокоиться. Прошло три дня. Снова пятница. Ничего не случилось. Мало-помалу моя надежда отомстить за Клауса улетучивается. Я признаю свое бессилие и поражение. В этой последней главе мне остается лишь описать, что произошло, доверить мою историю тому, кто найдет ее, и попросить его сделать то, что мне не удалось.

От той или того, кто читает меня, я требую самого пристального внимания. Вам, кто взял спрятанную на полке Сциллы рукопись, я объясню свой поступок. Не бросайте ее, пока не прочтете до конца, хотя бы из любопытства. Случаю было угодно, чтобы вы заинтересовались книгами Сциллы. Как и я, вы подняли глаза, подошли и взяли рукопись, лежащую в обложке песочного Цвета. Вспомните, точно так же и я нашел книгу Марселя Мессина. Возможно, слово или знак указали вам на узкую щель, которая ведет ко мне, и вот мы уже связаны одной и той же историей.

Я заплатил за свой поступок. Я унаследовал тайну, измучившую меня. Я попытался вытащить на свет то, что спрятал другой. Как видно, я проиграл. Из последних сил я протягиваю вам руку. Отныне действовать будете вы. Хотите? Прежде, чем вы решитесь и рукопись станет вашей, позвольте мне досказать конец истории.

Потрясенный выступлением Поля Мессина, я не мог выговорить ни слова. Убийца оказался экстремистом. Смерть Клауса Хентца стала следствием его памфлета. Никакой связи с запоздалой исповедью старого издателя не существует. Прижимая его книгу к груди, я пытался осознать услышанное. Увы, ни тело, ни мысли не подчинялись мне. Я тупо уставился на тарелку с раками, при воспоминании о которой меня до сих пор тошнит. Пока я рассматривал это блюдо, Калин Семье терзала телефон, стараясь убедить своего директора включить дополнения в сданный в набор номер «Чтения».

Другие не отставали от нее, комментируя сообщение, которое только что опровергло мою гипотезу. Все забыли о смерти Клауса. Новой темой разговора стал фанатизм. Примеры, приводимые собравшимися, доказывали, что во все века жизнь проповедника идей подвергалась опасности. Опыт Славского подтверждал это. В 1918 году его чуть не расстреляли за то, что он выступил в защиту «Огня» Барбюса, в 1939 году Славский отказался носить униформу; в 1960-м – встал в ряды алжирских пацифистов. Славский очнулся, Славский оживился. Молодая жена пожирала его глазами. За столом восхищались ясностью ума больного старика. Ни о Клаусе, ни о том, зачем собрались, уже не вспоминали. Даже имей я мужество напомнить об этом, у меня ничего не получилось бы. Едва слышный голос Славского заворожил всех. Его слушали молча.

Подняв голову, я встретился взглядом с Ребеккой. Она волновалась. Я подмигнул ей. Ребекка сделала вывод, что со мной все в порядке. Она внимательно слушала Петра Славского. Весь XX век прошел торжественным маршем. Посыпались анекдоты.

Я посмотрел на другой конец стола, где сидел успокоившийся Поль Мессин. Издатель ни в чем не виноват, он не убивал. Если только он не задумал убийство и не подстроил ловушку. Но нет, его вялое лицо не вязалось с образом преступника. Поль Мессин ничего не выгадывал от смерти Клауса. Чем дольше продолжался обед, тем слабее становились мои аргументы. Виновность наследника я считал все менее и менее вероятной.

В струйках пара горячих блюд обозначилась убогая правда. Смерть Клауса – такая же история, как и история Мессина. Они шли параллельно и не могли пересечься даже в конце. Клауса убили по другой причине, и обнаруженная им тайна, которую он передал мне, не имела к этому никакого отношения.

После продолжительного разговора с редакцией вернулся Перье и подтвердил самые худшие предположения. Бесцеремонно прервав монолог Славского, он сообщил, что получил дополнительную информацию. Его умоляли рассказать. Перье кусал губы, поглядывая на Калин Семье, свою конкурентку. Все настаивали, и он уступил.