Дед долго ворчал насчет нелепой причуды Михаила заиметь кусочек некогда гремевшей на всю страну «стукаловки». Немного смягчился лишь тогда, когда незваный гость вытащил из рюкзака две бутылки водки. Долго рылся в сенцах и, кряхтя то ли от радикулита, то ли от предвкушения выпивки, принес крохотный обмазок чего-то темно-серого и дурно пахнущего. Это было все, что у него сохранилось.

Михаил спросил: помнит ли Петрович рецепт и мог ли бы сварить ему за ящик водки весь набор мазей на разные температуры? Петрович конечно же помнил. И велел приходить за заказом через три дня.

Через три дня дед протянул Михаилу завернутый в районную газету кусок вещества, по форме и цвету напоминавший советское хозяйственное мыло ГОСТ 60790-63. Протянул со словами: «На подъеме как на гвоздях держит, а со спуска несет как в преисподнюю!» — «Я же просил на все погоды», — сказал в недоумении Михаил. «Так оно и есть, эта штука на все погоды и есть: от минус тридцати до минус сорока», — невозмутимо ответил Алексей Петрович. «Как это?» — обалдел Михаил. «А так это! Раньше в стране погода была лютая. Зимой меньше тридцати градусов не было. И люди были соответственные, железные были люди. Если приказывали, то на лыжню не то что без одной — без двух ног выходили!»

Федор до поры до времени чуть ли не боготворил все, что было связано с курением. Однако коллекционировал только пепельницы. Хотя мог бы собирать еще и зажигалки, и спички, и трубки, и мундштуки, и портсигары. Но он решил ограничиться именно пепельницами. Хотя что значит — решил? Все наши решения диктуются нам откуда-то свыше или сниже, сбоку или исподтишка, нашептываются подсознанием или насильственно вдалбливаются средствами массовой информации. И вся эта совокупность «полезных советов» именуется нами не иначе как Рок или Судьба. Именно с большой буквы и с огромными последствиями.

Итак, Федор собирал пепельницы. К тому моменту, когда врачи поставили ему окончательный, не подлежащий обжалованию диагноз, в коллекции Федора было уже более трехсот самых разнообразных приспособлений для стряхивания сигаретного, папиросного, сигарного и трубочного пепла. Если бы это были предметы естественного, природного происхождения, то для них можно было бы подобрать какую-нибудь единую классификацию. Однако для рукотворных предметов стройная систематизация, опирающаяся на изящную логику, невозможна. Ибо человек куда изощренней природы.

Его пепельницы можно было бы сгруппировать по материалам, из которых они были сделаны. Тут были и стекло, и чугун, и цветные металлы, и дерево, и камень, и пластмасса, и керамика, и раковины морских и речных моллюсков, и кость, в том числе и человеческая, и даже пропитанная особым составом бумага. Но можно было классифицировать их и по странам-производительницам. По форме и габаритам. По стоимости. По дизайну. Даже по заложенным в них побочным функциям. У Федора были музыкальные пепельницы, пепельницы-часы, пепельницы-калькуляторы, пепельницы-телевизоры, пепельницы-зажигалки, пепельницы-кастеты, порнопепельницы… Была даже пепельница, содержавшая полный текст Евангелия, набранный крохотными латинскими буквами. Или пепельница, в недрах которой находилась небольшая бомба с часовым механизмом, вполне работоспособная.

В коллекции Федора конечно же был представлен и классический сюжет — натуральный человеческий череп со спиленной макушкой.

Понятное дело, все это разнообразие, а порой и роскошь, инкрустированная драгоценными камнями, по прямому назначению не использовалась, а предназначалась исключительно для восхищения и обожания. Сам Федор пользовался сооружением внушительных размеров (поскольку курил беспрерывно), по форме напоминавшим урну. Но не такую, в которую на улице кидают бумажки, пустые сигаретные пачки и зажигалки и прочитанные газеты. «Рабочая» пепельница Федора напоминала совсем иную урну. После его смерти близкие пришли к мысли, что долгие годы Судьба то ли предупреждала Федора, то ли изощренно над ним издевалась.

Николай долгие годы жил на побережье Северного Ледовитого океана, где в условиях беспрерывной борьбы за физическое существование, отнимавшей все духовные силы, в больших количествах собирал зубы малых заполярных народов: эвенов, эвенков, чукчей, коми, ненцев, энцев, якутов, ламутов, кульчуков, ханты, манси, вепсов, селькупов, наганасан, эскимосов, ительменов, орочей. В связи с чем на громадной территории, площадь которой равнялась произведению длины северной границы России на сто километров, он получил вполне объективное прозвище Коля Железный Клещ. Хоть и не имел при этом никакого медицинского образования. Кто-то произносил его имя с уважением, кто-то с ненавистью, кто-то с ужасом.

Затем, перебравшись в Москву, он занялся изучением и систематизацией своей коллекции, к сожалению на крайне низком, дилетантском уровне. Поэтому вскоре Николай окончательно запутался в своих несметных, с точки зрения ЦНИИстоматологии, сокровищах. К тому же, переняв у северян склонность к отчаянному пьянству, он перепутал все зубы, которые прежде были разложены по отдельным мешкам. Отдельные мешки предназначались не только для зубов каждой народности, вывороченных с корнями и приросшим к ним мясом, но и для каждого пола, возраста и типа: коренных, резцов, клыков, молочных и зубов мудрости. Поэтому никакой науки, которая могла бы послужить базисом нового расизма, не получилось.