…Каким бы методом исследования России ни пользоваться, с неизбежностью встает проблема умственного и душевного состояния российских граждан, поскольку совершенно очевидно, что именно в особенностях национального самосознания корень всех наших проблем. Говорим ли мы о рынке недвижимости, о торгах валютой на бирже, о росте преступности — во всех случаях мы имеем дело с проявлением душевной неуравновешенности жителей России, с состояниями, весьма близкими к патологии. Попросту говоря, очень многое в России легко может быть объяснено общественным безумием. Мне кажется, что природа этого безумия коренится в истории и возникло оно в результате того, что в свое время российское общество не смогло сделать необходимые цивилизационные шаги и с тех пор постоянно «психует», пытаясь понять мир и найти себя. А это не удается — инструменты социального мышления не годятся.

В свое время Зигмунд Фрейд высказал предположение, что в своей истории человечество переходит от принципа удовольствия к принципу реальности, от господства архаичного отца к управлению кланом братьев. Отец подавлял, но и брал на себя ответственность, позволяя остальным не слишком задумываться о положении дел. Клан братьев, детей, стремясь к удовольствию — сексуальному и иному, — свергает отца, но взамен вынужден строить партнерские отношения, ограничивать себя в удовольствиях, то есть переходить к принципу реальности. Естественно, Фрейд описал не саму политическую историю, а ее важнейший архетип, который определяет не только общее развитие человечества, но и поведение каждого поколения. Продолжительная власть Бориса Ельцина, способность общества переходить от восторга к ненависти в отношении к нему и обратно, сравнительный успех Примакова и московская популярность Лужкова — все это живые иллюстрации господства принципа удовольствия и тяги к власти сурового отца, ограничивающего возможности, но дающего право на безответственное алкание удовольствий. Собственно, к Ельцину одна в этом отношении претензия. Не очень-то он был крут.

Если же приглядеться к современному Западу, то видно, что принцип реальности там господствует, формируя устойчивое социальное партнерство и эффективное самоограничение индивидуумов и социальных институтов. В результате, в сложных политических и экономических ситуациях западное общество оказывается довольно устойчиво: богатые и бедные, управляющие и управляемые, все демонстрируют готовность к жертвам, к рациональному перераспределению доходов, к сплочению и согласию.

Россия все же удивительная страна. Подавляющее большинство наблюдателей с завидным постоянством обращает внимание на редкостную разобщенность русских, на их взаимную недоброжелательность и жестокость, на отсутствие рационального — с точки зрения социального партнерства — поведения. Конечно, и в России все понимают необходимость поисков известных правил игры и даже говорят, что ищут их. Однако в действительности поиск общих правил игры обыкновенно сводится к поиску случая «кинуть» партнера. В общем, складывается впечатление, что интериоризации, внутреннего усвоения принципа реальности не произошло, он так и остался чем-то внешним, чем-то, что можно внедрить лишь суровым принуждением. Попросту говоря, каждый русский человек считает, что он незаслуженно страдает, что в рай его не пускают силой, что дай ему волю, как он заживет в свое полное удовольствие, плюя на всех и вся. Заметили же наблюдательные иностранцы, что русские не столько живут, сколько приуготовляются жить. А это именно и означает неосвоение принципа реальности. То есть неспособность отличить ласкающую психику мрачную сказку от противоречивой действительности, в которой можно вполне достойно вести себя и при этом сносно устроиться.

Иллюстрацией к сказанному может послужить отношение в России к различным типам преступников. Известно, что российское общество и сегодня, и во времена Веры Засулич склонно оправдывать самые жестокие акты насилия, объясняя их тем, что, мол, среда заела, что сложились обстоятельства и тому подобное. Как известно, в России начал действовать суд присяжных. И наблюдения за ним показывают, что поведение присяжных чрезвычайно инфантильно. Они могут счесть невиновным или отнестись крайне снисходительно к жестокому бытовому убийце. И в то же время — сейчас, как и в прошлом, — они могут отнестись очень сурово к тем, кто демонстрирует последовательную и рациональную систему действий. По всей видимости, это следствие патерналистского сознания, которое может простить «шалость» безответственного подчиненного сознания, но не может допустить самоуважительного, самодостаточного поведения, исходящего из собственной мирообъемлющей воли. Вот почему самодур Макашов куда симпатичнее в целом вполне толерантному к евреям российскому общественному сознанию, чем, скажем, Гайдар или Чубайс. Последние — взрослые, в то время как Макашов — дитя, хотя и противное. То есть свой. Кстати, такое мышление свойственно и сталинской эпохе. Уголовники, то есть, по терминологии социально близкие, были такими в действительности. Они следовали логике ненасытного удовлетворения желаний, умеряемой исключительно страхом. То есть вели себя как все, как ббольшая часть русского народа, так и не сумевшего стать по-настоящему христианским. Политические же заключенные, особенно настоящие антикоммунисты, исходили из логики партнерства, желали рациональных и самостоятельно совершенных жизненных действий.

В сущности, ничего уж особенно исключительного в России нет. Наше общество — не единственное в истории, которое не сумело сделать своевременный шаг в собственном развитии. Например, многие мусульманские страны, как и Россия, не справились в свое время с необходимостью модернизировать человеческие отношения. Россия уникальна, может быть, только в одном: она сделала известные шаги в направлении модернизации, но остановилась, если хотите, на полпути. И потому вся ее история — напряженное и крайне нервное колебание между теоретически вычисленным стремлением к свободной, ответственной самостоятельности — и желанием безнаказанно наслаждаться, делая вид, что ловко надуваешь начальство или родителей. Но, согласитесь, это вполне детское поведение.

В сущности, мой тезис сводится к тому, что у России, как у целостного государства нет будущего, что нет достаточных оснований надеяться на успешность необходимой для возрождения страны консолидации общества. Вполне вероятно, что Россию ждет или быстрый распад, или длительный процесс гнилостного существования, при котором те или иные окраины России будут медленно отпадать, как отпадают айсберги от Антарктиды, с той только разницей, что Антарктида просуществует гораздо дольше.

Для тех, кто со мной в душе согласен, но стыдится в этом признаться, а так же для тех, кто искренне колеблется, замечу, что примет печального варианта развития событий много. Ведь успех или неуспех социального целого более всего зависит от двух вещей: во-первых, от степени дееспособности элиты; во-вторых, от силы духа общества, от степени его консолидированности.

Начнем с элиты. То, что положение дел здесь более чем печально, не вызывает особых сомнений. Большинство разговоров простых граждан сводится к констатации того, что опереться не на кого. Правда, сейчас появился Путин, который внушает многим надежду набудущее. Однако его проблема в том, что он оказался под ударом многочисленных псевдоэлит, которые тем или иным путем заняли привилегированное положение в обществе. Для большинства из них — для Примакова и Лужкова, Явлинского и Немцова, Зюганова и Кириенко — определенных успех Путина, равно как и вообще ясно выраженный успех какого-либо политика — опасен, поскольку этот успех означал бы «загустение» общества, создание вменяемой системы управления и установления системы социальной стратификации и дифференциации, при которых социальная мобильность всех видов приобретает некоторые правила. То есть, попросту говоря, при той ситуации, когда все знают, как надо себя вести, и, в общем-то, согласны с этими правилами. Поэтому компрометация лидера является для них единственным способом политического поведения. И прежде всего потому, что иначе им пришлось быотказаться от принципа безответственного удовольствия в пользу принципа реальности. Начало работы думы показало, что пока принцип удовольствия господствует, что в угоду ему можно пойти на все, вплоть до разрушения работы думы.

Впрочем, описание слабости элиты — занятие неблагодарное. Куда существеннее то, что само общество не в состоянии выдвинуть из своей среди людей, желающих и при этом способных действовать в первую очередь в интересах страны.

Разложение общества и элиты проявляется еще и в том, что наиболее яркие и забавные фигуры появляются на экстремистских флангах, то есть там, где у них нет серьезных шансов на успех.

В России средой, порождающей элиту и лидеров, является интеллигенция. Но если во времена тоталитарного строя ей все-таки хватало сил на то, чтобы выдвинуть одного-двух деятелей ранга Солженицына, то сегодня не получается ничего. Более того, состояние кинематографа и литературы отражает нежелание и неспособность интеллигенции к продуктивному поведению. Ведь одна из ключевых задач интеллигенции — производить художественные ценности, позволяющие и обществу, и каждому отдельному гражданину ориентироваться в мире, понимать, какие ценности одобряются, а какие нет. Многие указывали на то, что во времена великой депрессии на Западе литература и кинематограф обнадежили общество, внушили ему оптимистическое представление о мире, поддержали надежду на возрождение и возможность преодоления сложностей. В конце концов, победить может только тот, кто верит если не в неизбежность, то хотя бы в реальную возможность победы. Очевидно, что современная российская массовая культура или занята садомазохистским пережевываниям идеи безнадежности попыток наладить в России нормальную жизнь, или же, что очень близко по духу, ностальгии, находя только в прошлом сколько-нибудь приемлемые человеческие ценности. Даже такой популярный жанр, как детектив, и то антиобщественен. Большинство сочинителей исходит из представлений полного отсутствия в России дееспособных правоохранительных органов, превращения государства в частное предприятие, действующее в интересах тех или иных административных групп.