Чудовище имело почти шарообразное туловище и шесть длинных извилистых конечностей, заканчивавшихся клешнями наподобие крабьих. На верхнем конце туловища находился еще один шар, размером поменьше, который выдавался слегка вперед. Расположенные на нем в виде треугольника три немигающих рыбьих глаза, гибкий, длиной около фута, хобот и что-то похожее на жабры по бокам, позволяло предположить, что этот шар является головой твари. Большая часть ее тела была покрыта чем-то, что Джонс поначалу принял за шерсть, однако при ближайшем рассмотрении это оказалось густой порослью тонких гибких щупалец, каждое из которых оканчивалось маленькой пастью, из которой торчало жало.

На голове и чуть ниже хобота щупальца были более толстыми и извивались наподобие змеевидных локонов легендарной медузы Горгоны. Утверждение, будто морда подобной твари может иметь какое-то выражение, звучит парадоксально; однако Джонс почти кожей чувствовал, что расположенные треугольником выпученные глаза и хищно поднятый хобот буквально излучают зловещую смесь алчности, ярости и абсолютной жестокости, а также каких-то других эмоций, непостижимых для человеческого разума. «В этом средоточии уродства и гротеска, — размышлял Джонс, — нашло свое воплощение все безумие, весь опасный и бесчеловечный скульптурный гений Роджерса». Тварь казалась невероятной, но в то же время фотография подтверждала ее существование.

Роджерс прервал его размышления.

— Ну и что вы о Нем думаете? Вам все еще непонятно, что могло раздавить ту собаку и высосать из нее кровь миллионом своих маленьких пастей? Ему нужна была кровь, и будет нужна еще. Оно является божеством, а я — Его верховный жрец. Иа! Шуб-Ниггурат!..

Джонс с отвращением и сочувствием отложил фотографию.

— Послушайте, Роджерс, так не годится. Есть же какой-то предел. Это, конечно, великое произведение и все такое, но оно очень плохо на вас действует. Вам лучше не видеть его. Пусть Орабона разрушит этот «шедевр», и попытайтесь больше о нем не думать. И позвольте мне разорвать эту отвратительную фотографию.

Огрызнувшись, Роджерс схватил снимок и убрал его в ящик стола.

— Неужели вы, идиот, все еще думаете, что Оно — подделка?! Вы до сих пор считаете, что я сделал Его сам и что все мои фигуры — это лишь мертвый воск? Черт вас возьми! Да вы, оказывается, глупее, чем была бы ваша восковая копия! Но теперь у меня есть неоспоримое доказательство, и оно вам скоро будет представлено! Не сейчас, а немного позже, поскольку Оно еще не готово к очередной жертве. Но тогда… вам не придется сомневаться в Его мощи!

Когда Роджерс вновь взглянул на загадочную дверь с тяжелым висячим замком, Джонс взял свою шляпу и поднялся со скамьи.

— Хорошо, Роджерс, пусть позже. А сейчас я должен идти. Я еще зайду завтра. Подумайте над моим советом. Может быть, он покажется вам разумным. Спросите Орабону, что он думает по этому поводу.

Роджерс оскалил зубы в злорадной усмешке.

— Нужно идти, да? Что, испугались наконец? Испугались после всех ваших бравых разговоров? Вы же сами только что говорили, будто все эти фигуры — один лишь воск, а когда я решил доказать вам, что это не так, бросились наутек! Вы вроде тех смельчаков, которые бились со мной об заклад, что смогут провести в музее ночь — они приходили сюда очень бодро, но уже через час начинали орать и колотить в дверь! Хотите, чтобы я спросил Орабону, да? Вечно вы оба против меня! Вы хотите разрушить Его грядущее земное царство?

Джонс оставался невозмутимым.

— Нет, Роджерс, никто ничего против вас не имеет. Я вовсе не боюсь этих изваяний и совершенно искренне восхищаюсь вашим искусством. Просто сегодня мы немного перенервничали, и мне кажется, что небольшой отдых пойдет нам обоим на пользу.

Но Роджерс снова преградил своему гостю путь.

— Значит, не боитесь, да? А почему же вам так не терпится уйти отсюда? Послушайте, а может быть, вы согласитесь остаться здесь на ночь — один в полной темноте? К чему вам спешить, если вы не верите в Его существование?

Видимо, Роджерсу пришла в голову какая-то новая идея.

— Да я, в общем, никуда и не тороплюсь, — безразлично ответил Джонс, вопросительно посмотрев на него, — Но чего мы добьемся, если я останусь и проведу здесь ночь? Что это докажет? Да и к тому же, здесь очень неудобно спать. Вся эта затея не принесет нам никакой пользы.

Но тут Джонса осенило, и уже примирительным тоном он продолжил:

— Видите ли, Роджерс, я только что сказал, что оставаться здесь совершенно бессмысленно. Однако это не совсем так. Это доказало бы, что все ваши чудовища — просто куклы, и не следует давать так много воли своему воображению, как это делаете вы. Предположим, я останусь. Но если я пробуду здесь до утра, и при этом со мной ничего не случится, то согласитесь ли вы хоть немного пересмотреть свои взгляды? Например, поедете куда-нибудь отдохнуть месяца на три и прикажете Орабоне уничтожить этот ваш новый экспонат… Решайтесь! По-моему, это честная игра.

По выражению лица Роджерса трудно было определить, что он испытывал в этот момент. Очевидно, он взвешивал все за и против, и наконец желание восторжествовать над своим недоверчивым гостем взяло верх.

— Хорошо! Я воспользуюсь вашим советом, но только при условии, что вы выдержите все испытание до конца. Сейчас мы пообедаем в каком-нибудь ресторане и вернемся сюда. Я запру вас в выставочном зале и уйду домой, а утром вернусь, даже раньше Орабоны, — а он приходит сюда за полчаса до открытия — и проверю, как у вас дела. Но если вы не слишком уверены в себе, не надо искушать судьбу. Все ваши предшественники не выдерживали и отступали. Я и вам даю такую же возможность. Если вы будете громко стучать во входную дверь, то непременно привлечете внимание констебля. Я думаю, что очень скоро вам станет не по себе — ведь вы будете находиться в одном здании с Ним, хотя и в другой комнате.