Лицо Марины исчезло. Над Загорским снова было только темное ночное небо, черные перистые облака да луна, которая стала намного больше, а свет ее ярче. Князь увидел, как этот свет становится все ярче и ярче, постепенно заслоняя все вокруг, ослепляя его.

Прости мне грехи мои, Господи. Вольные и невольные…

В оставшиеся пару мгновений до того, как отдаться ослепительному свету целиком, Загорский попытался вызвать в памяти образ Марины, и ему это удалось без труда. Это было единственным, что он хотел видеть в последние мгновения его жизни — ее лицо, ее глаза, губы, волосы. Он вспомнил ее такой, как запомнил, когда они лежали вдвоем на лугу, среди зеленых трав, клевера и ромашек. Такой счастливой, такой умиротворенной…

— Марина… — сорвался с его губ еле слышный шепот, услышанный только легким ветерком, что пронесся над ним.

Затем яркий свет сомкнулся над ним и поглотил его…

Марина проснулась резко, словно от толчка. Вот она спала и видела сон про то, что она снова в Киреевке, на лугу вместе с любимым, а вот она уже лежит, глядя в потолок спальни и напрягая слух, пытаясь выявить причину своего внезапного пробуждения. В доме стояла тишина, и даже за распахнутым в сад окном не доносилось ни звука, хотя обычно долетали редкие звуки ночного города — стук колес одиноких дрожек или перекрикивания ночных сторожей да стук их колотушек.

Эх, подумалось Марине, как сладко она спала, как редко в последнее время, и вот такая незадача! Да и сон-то какой был! Так бы и спала все время с такими-то грезами, пока супруг ее не воротится. Реальность для нее теперь был горше самой горькой редьки…

Марина немного полежала в постели, покрутилась с боку на бок, и спустя несколько мгновений поняла, что не уснет более. Она перевернулась в постели и неуклюже скатилась с нее на ноги. Ей вдруг захотелось пить, а звать Агнешку, мирно спавшую тут же, на кушетке около гардеробной и тихонько похрапывавшую во сне, она сочла своей блажью. Пусть поспит старая, итак целыми днями носится с Мариной, как с писаной торбой.

Девушка подошла к столику у распахнутого настежь окна, на котором стоял графин с водой да несколько стеклянных стаканов и налила себе прохладной воды. Уже ставя стакан обратно на поднос, она невольно стукнула его о край столика с глухим, но отчетливым в этой тиши стуком. Этот звук мгновенно разбудил Агнешку, которая уже привыкла со временем спать так чутко, словно часовой на посту.

— Пошто не спишь? — встревожено спросила она, приподнимаясь на локте. — Болит чего, касатка?

— Нет, нянюшка, не болит ничего. Жажда, вот и поднялась. Спи, родимая, — откликнулась Марина тихо. Но Агнешку уже было так просто не успокоить — она уже поднималась с постели.

— Ах ты, Боже мой, сердэнько! У окна адкрытого-то. А ночи-то, знаешь, какие нынче? Ужо не теплые совсем. Вот, шалечку-то накинь, — нянечка подошла к ней и накинула на плечи пуховую шаль. Сама же она тоже зябко куталась в платок, но, тем не менее, поста своего рядом с Мариной не оставила.

— Ужо и чего тебе не спится-то? Привиделось опять-таки чего? Дык ты пойди, перахрысцися перед образами да попроси пазбавить от мыслей да грез дурных. А стоять-то на холоде-то не…, — Агнешка осеклась, заметив, что Марина не слушает ее вовсе, а неотрывно смотрит куда-то в окно. Она перевела взгляд и заметила бабочку, которая легко взмахивая своими воздушными крылышками, залетала в комнату сквозь распахнутое окно. — Ох ты, Господи, Езус Христус! — прошептала она еле слышно одними губами.

Марина же, удивленно наблюдая за медленным полетом бабочки, протянула к ней руку ладонью вверх. Ей было очень любопытно, откуда взялась ночью эта бабочка (а что это была именно бабочка, а не мотылек ночной, она видела явственно), и куда она так целенаправленно летит, сядет ли она к ней на руку, чего Марина вдруг захотела неожиданно для самой себя.

Бабочка словно заметив ее жест, взмахнула несколько раз своими белыми с россыпью темных пятнышек крылышками и опустилась на ладонь девушки, которая даже дыхание затаила, боясь спугнуть хрупкое создание. Так они и замерли на пару мгновений: девушка — с протянутой рукой и бабочка, сидевшая на кончиках ее пальцев.

— Спаси и сохрани, Матка Боска! — вдруг выдохнула стоявшая рядом Агнешка и принялась неистово креститься. — Спаси и сохрани, Езус Христус, выратавальнік [122] душ наших!

Ее резкие движения вспугнули бабочку, и она, скоро задвигав крылышками, вспорхнула с руки Марины и медленно, что было очень странно, направилась в обратный путь — в темноту ночи. Заметив это, Агнешка принялась бормотать молитву себе под нос и еще пуще креститься.

— Да что ты, в самом деле? — раздраженно вскрикнула Марина, раздосадованная поступком няни.

— Ой, касаточка моя, то вовсе не матылёк [123] был! — взволнованно проговорила Агнешка.

— А кто, по-твоему? Птичка? — иронично усмехаясь, сказала девушка.

— То хуже. Так душа то была, — быстро закивала головой нянечка. — У нас кажюць люди, что когда матылек нежданно залетаець, то душа чыя-то. Можа, развітацца [124] приходит, кто их ведает-то.

У Марины от слов Агнешки аж мурашки побежали по спине, и она поспешила одернуть няньку: