— Ох, ты Господи, пошто при свечах-то? — ворчала Агнешка, подготавливая ей постель. — Днем святла мало? Вочы портиць тольки!

— Не ворчи, старая, что опять принялась? — ответила ей Марина, запечатывая воском конверт. Она быстро написала на нем имя и адрес и оставила на столе, чтобы просохли чернила. — Завтра Бориске не забудь письмо отдать.

После, когда они с Агнешкой стояли перед иконами и читали вечернюю молитву, Марина вновь не сдержала слез. Как могло получиться, что она стала такой грешницей? Никакие молитвы или покаяния не смогут снять с нее этих грехов. Да и как получить-то это покаяние — разве в силах она признаться исповеднику, что намерена совершить? Нет, не в силах. Слаба она духом — начнет он ее отговаривать, она и откажется от своих планов. Только здесь пока, только лику на иконах она могла признаться в задуманном.

— После госпожинок венчаться буду, — уже укладываясь в постель, призналась Марина нянечке. Та замерла на мгновение, а потом продолжила расправлять одеяло на Марининой постели.

— Грэх, вядома, это. Грэх, — медленно проговорила Агнешка. — Але что тут зрабіць? Як тягость-то твою прыкрыць? Никак. Но грэх-то яки… Мужа-то твайго нават у зямлю пакласці не паспелі пакуль, а ты под вянец…

— Не нуди, Гнеша, и так худо, без твоих речей, — Марина прикрыла глаза. Каждое слово няньки отпечаталось крупными буквами в ее голове. И вправду — тело Сергея еще не придали земле, а она уже под венец собралась. Даже и месяца траура не относит…

Потом вспомнилось, что Загорский и не муж ей вовсе, в виду последних событий, а чужой человек. Чужой… Так страшно прозвучало это слово! Чужой, ставший для нее всем миром в те дни. Но, пожалуй, навсегда он останется в ее сердце не в этом качестве, не как совратитель и обманщик, нет. В ее сердце, в ее воспоминаниях Сергей будет другим, тем, каким она видела его там, в Киреевке. Таким он должен остаться в ее памяти, только таким.

— Дзитятка моя, — вырвала Марину из ее мыслей нянечка. По ее виду было видно, что она хочет что-то сказать, но не решается. Девушка сделала ей приглашающий жест продолжить. — Касатка моя, нонче вечор подвода пришла в дом Загорских. Завтра поутру отпеваць будут, — и Агнешка назвала храм, стоявший недалеко от особняка князя.

Марина резко распахнула глаза и уставилась в потолок. Если до этого смерть Сергея казалось ей какой-то нереальной, то теперь, когда его тело привезли в столицу, когда оно так рядом с ней, ей стало больно и страшно от осознания суровой реальности. Боже, как страшно даже в мыслях произносить это: «Его тело». Он, который еще два месяца назад ласкал ее и целовал, такой теплый и родной, стал теперь не ее Сергеем, а просто телом в гробу. Его больше нет.

Всю ночь Марина проплакала тихонько, зажимая в зубах краешек подушки, чтобы не закричать во весь голос от боли, терзающей ее душу, и не переполошить никого из домашних. Она бы отдала все сейчас, приняла б любую кару, только бы он остался жить, только бы не забрал его Господь! Пусть не с ней, пусть с другой! Но только пусть живет, дышит…

Рано утром, пока домашние только-только просыпались ото сна, а слуги уже вовсю работали в кухне и по дому, Марина поднялась в девичью с одеждой и обувью в руках.

— Прибери меня, — приказала она Дуньке, мирно спавшей до ее прихода. Та наскоро накинув на штопаную сорочку платок, принялась приводить барышню в порядок. Заметив платье из темно-зеленого бархата (это было единственное, что мало-мальски напоминало траур в гардеробе Марины), Дуняша подняла брови.

— Барышне не будет жарко? Нынче солнце так и палит!

Тяжелый взгляд Марины заставил ее замолчать. Так и продолжали в полной тишине. Лишь когда застегивала с трудом крючки на лифе платья, Дуняша позволила вырваться восклицанию: «Ох, ты Господи, барышня! Грудь-то еле влезла!». Та лишь еле кивнула и ответила задумчиво:

— Скоро будем платья расставлять, — заставив при этом Дуньку удивленно расширить глаза. Вот тебе и Юрьев день! Вот тебе и причина скорой свадьбы, о которой вчера гудела вся кухня.

Наконец Дуня прибрала последние пряди под шляпку и опустила густую черную вуаль на лицо барышни. Она не стала задавать лишних вопросов — куда направлялась барышня так рано явно в траурном наряде да почему тайно, запретив даже Агнешку будить. Не ее это дело — думать над барскими капризами. Себе же дороже станет!

Марина же тем временем, покинув дом через черный ход, пересчитала деньги, что были у нее в ридикюле. Мало, очень мало! На извозчика явно не хватит. Это раздосадовало ее донельзя — до храма, где было намечено отпевание, было довольно прилично идти пешком. Да Марина редко куда выходила сама, без провожатых, и ей было боязно — не заблудится ли она, не пристанут ли к ней худые люди? Но она вспомнила о цели своего путешествия и, расправив плечи, смело шагнула на тротуар. В конце концов, бояться нечего. Дорогу можно узнать, забирать у нее нечего («Даже честь уже потеряна», подметила она, грустно усмехаясь), а наряд вдовицы должен был защитить от нахалов, коих на улице хоть и было мало в этот ранний час, но хватало.

Марина сжала в руках ридикюль и смело выдвинулась в дорогу, делая частые остановки, чтобы передохнуть. Пройдя квартал, что составляло половину ее пути, она почувствовала, как постепенно слабеют колени — сказывалась недавняя болезнь. Да и Дуняша была права — в такой солнечный день совершать пешие прогулки в бархатном платье просто безумие. Ей было ужасно жарко, спина вся была мокрая от пота.

Но нет, она должна дойти. Должна! Марина прислонилась к стене дома и перевела дыхание.

— Дурно тебе, что ли, барышня? — окликнули ее сзади. Она медленно обернулась и увидела извозчика на подержанной «гитаре», которая стояла прямо рядом с ней. — Куда путь-то держишь, родимая? Далече? А то давай подвезу.