Истории из жизни Го Тая интересно сопоставить с материалами о другом видном «знатоке людей» – уроженце Жунани Сюй Шао (150-195), чье имя ставили рядом с именем Го Тая: «В Поднебесной все, кто рассуждал о выдвижении на службу ши, славили Сюя и Го» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 9б].

Будучи моложе Го Тая на двадцать с лишним лет и родившись в именитой служилой семье, Сюй Шао рано окунулся в атмосферу «чистых суждений». Рассказывают, что в юношестве он и его старший брат встретились с известным деятелем «чистой» критики Юань Чжэном, назвавшим их «двумя драконами». Старшего брата Юань Чжэн сравнил по строгости манер с Чэнь Фанем, а по решимости искоренить зло – с Фань Паном. Сюй Шао он объявил «выдающимся человеком, какие редко рождаются на свете», но, по сообщению другого источника, сам Сюй Шао считал, что он уступает брату [Шишо синьюй, с. 108]. Тем не менее позднее Сюй Шао стал непререкаемым авторитетом для шидафу своей округи, а потом и соседних областей. Он порвал со своими высокопоставленными родичами в столице, связанными с могущественными евнухами, и довольствовался должностью начальника «ведомства заслуг» у себя в Жунани. На службе Сюй Шао, по отзыву его биографа, «поощрял преданных, отбирал справедливых, выдвигал добрых и отвергал злых» и приобрел такой авторитет, что о нем говорили: «Если похвалит, взлетишь, как дракон. Если побранит, словно рухнешь в бездну» [Тайпин юйлань, с. 1235]. Практике личных оценок он придал регулярный характер. Вместе с двоюродным братом Сюй Цзином он «обсуждал достоинства людей округи и каждый месяц выносил им оценку. Так в Жунани возник обычай „ежемесячной критики“» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 10б].

Подобно Го Таю, Сюй Шао отбирал «притаившихся и незаметных» мужей: одного встретил на рынке, другого увидел на постоялом дворе, третьего, по выражению хрониста, «извлек из безвестности», четвертого отыскал среди низших служащих и т. д. [Шишо синьюй, с. 108]. Еще один интересный штрих к характеристике взглядов Сюй Шао: возвращавшийся в родную Жунань Юань Шао, отпрыск именитейшего служилого клана области, памятуя о «чистоте Сюй Шао», сменил парадный экипаж на скромную коляску, чтобы не попасться на глаза строгому критику в блеске чиновничьей славы [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 10а]. В хрониках сохранилось лишь несколько образцов суждений Сюй Шао. В молодости он, сообщает биограф, посетил всех «достойных мужей» Инчуани и не заехал только к Чэнь Ши, а также не пошел на похороны жены Чэнь Фаня. Кто-то спросил Сюй Шао, почему он так поступил, и тот ответил: «Чэнь Ши в своем поведении широк, а когда широк, трудно быть беспристрастным. Чэнь Фань по натуре узок, а когда узок, мало постигаешь» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 10а]. Позднее, когда Цао Цао потребовал у Сюй Шао дать ему оценку, тот нехотя сказал: «Вы – подлый разбойник в спокойные времена и блестящий герой в смутный век» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 10б]10.

Личность Сюй Шао и его оценки приоткрывают новые грани «чистой» критики, не совсем совпадающие с теми, которые запечатлены в облике Го Тая и вожаков «славных мужей» Инчуани.

Различны сферы деятельности и жизненные позиции двух корифеев «чистой» критики: Го Тай «разъезжал по всему Китаю» и предусмотрительно избегал выпадов против дворцовых временщиков. Сюй Шао действовал главным образом в пределах родной области и держался независимо даже по отношению к образцовым поборникам «чистоты». Впрочем, он не поладил даже со своим братом Сюй Цзином и на склоне лет, нажив себе могущественных врагов, был вынужден бежать в Цзяннань.

Неодинаков и стиль оценок двух «знатоков людей». Отзывы Сюй Шао выглядят более индивидуальными и, можно сказать, более конфликтными на фоне прямолинейных похвал и нравоучительных вердиктов Го Тая. Но и тот и другой разделяют нечто общее, свойственное практике «чистых суждений» в целом. Оба отворачиваются от существующего режима и противопоставляют славе официального ранга славу самодеятельных оценок. Оба ищут «незаурядные таланты» вне чиновничьих рядов, а суждения их при всем разнообразии оттенков тяготеют к риторической искусственности.

Мы знаем, среди мастеров «чистых суждений» высоко ценился дар «красиво говорить», и многие сохранившиеся оценки именно «литературно сделаны». Быть может, в риторике личных оценок отобразилась своеобразная противоречивость позиции «славных мужей», рекламировавших себя для политики, отвергая ее. Масштабы их славы были отмерены степенью их отстраненности от власти, и чем надежнее представало дело «чистой» критики, тем больше простора открывалось для словесной игры.

В «Новом изложении рассказов, в свете ходящих» приведен ряд отзывов того времени, выделяющихся претенциозной цветистостью. Перевести их удается лишь приблизительно: «торжественно строг, словно чувствуешь себя под высокими соснами»; «величав и могуч, словно яшмовая гора» (о Ли Ине); «бесподобно велик, словно конь, галопом преодолевающий десять тысяч ли» (о Чэнь Фане); «так возвышен, словно идешь под соснами и кипарисами» (о Чжу Му) [Шишо синьюй, с. 108].

Мы находимся у истоков фундаментальной традиции культуры раннесредневековой эпохи – традиции риторических отзывов, чаще выспренних, иногда шутливых, которыми обменивались в тогдашнем высшем свете. Лучшие из них составили целые главы «Нового изложения рассказов, в свете ходящих». Блистающие изяществом формы, эти оценки крайне отвлеченны, этикетны, чужды представления о психологической глубине личности. Они имеют отношение исключительно к сверхличной персоне. Личность предстает в них неуловимой и непонятной для мира в ее несказанном величии, да и сами авторы оценок нередко заявляют о невозможности выразить в точных формулах ее тайну. В оценках запечатлен характерный для традиции ши пафос безбрежности идеального человека, которая делает его «бесполезным» для суетного мира.

Верша нужна – чтоб поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна – чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны – чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего про слова, – и поговорить с ним!

Чжуан-цзы

Фань Пан так восхвалял Го Тая в следующих словах: «Скрытен, но не избегает близости, целомудрен, но не порывает с пошлым светом. Сын Неба не может сделать его своим подданным, правители уделов не могут сделать его своим другом. Я не знаю, что он такое» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 2а]11. Сам Го Тай так отзывался о своем близком друге Хуан Сяне: «Необъятен, как море в десять тысяч цин. Дайте ему покой – и он не станет чистым. Возмутите его – и он не станет грязным. Его натура глубока и широка, измерить ее трудно» [Шишо синьюй, с. 1].

Чэнь Чэнь на вопрос о достоинствах его отца Чэнь Ши ответил: «Господин нашей семьи подобен коричному дереву, растущему у горы Тайшань. Оно устремилось ввысь на десять тысяч чжэней, внизу уходит в непостижимую глубину. Наверху оно увлажняется небесной росой, внизу омывается водами бездны. Если так, то будет ли ведома коричному дереву высота горы Тайшань, глубина вод бездны? Я не знаю, есть ли у него достоинства или нет» [Шишо синьюй, с. 22].

Совсем уже недвусмысленно высказался современник о «славном муже» III в. Шань Тао: «Как будто с вершины горы смотришь вниз. Все так смутно, глубоко и отдаленно» [Шишо синьюй, с. 109]. О том же Шань Тао его друг говорил: «Подобен необработанной яшме, черновому золоту. Все люди радуются такому сокровищу, но не знают, как определить его ценность» [Шишо синьюй, с. 109].