Шрифт:
Наконец гремят барабаны, все встрепенулись, ринулись к плацу.
Там стоят дощатые трибуны для элиты; на центральной трибуне, под навесом, сидят генерал-губернатор, начальник жандармерии и другие властители края. Генерал в благодушном настроении балагурит с подчиненными. Неподалеку от них — Врангель со «своей» дамой и ее свитой.
Но вот — под барабанную дробь из ворот казарм, трубя — выезжают верховые трубачи с пешим капельмейстером впереди («преуморительная это была фигура, — сказано в мемуарах Врангеля, — тщедушный, черный, как жук, с типичным еврейским носом и тоненькими-претоненькими ножками»)…
за трубачами, тоже верхом, следуют командир батальона полковник Беликов и другие высшие офицеры. Они в парадных мундирах, шитых золотом… сабли наголо… шерсть их скакунов блестит на солнце…
Следом двигаются войска, разбитые на роты, во главе каждой роты шагает унтер-офицер.
Сверкают начищенные штыки и смазанные жиром сапоги…
Хрустит песок под ударами подошв…
Маслов, бывший фельдфебель, а ныне повышенный в прапорщики, выходя из ворот казармы, коршуном оглядывает солдат своей роты и хмурится:
идущий в третьей шеренге Достоевский не свернул на повороте к плацу, а лунатиком идет вперед…
Маслов рванулся к нему, втолкнул в строй.
МАСЛОВ (Достоевскому, рыча сквозь зубы). Еще раз собьешь строй — запорю! Не убоюсь твоего прокурора…
Достоевский, очнувшись, шагает как следует. Но видно, чего ему это стоит — со дня отъезда Марии он исхудал немыслимо, он вполовину себя, его шатает от слабости…
Когда рота проходит под генеральской трибуной, Маслов на всякий случай идет рядом с Достоевским, сторожа, чтобы тот просто не рухнул.
ЕЛИЗАВЕТА (на трибуне, Врангелю).Господи, что с вашим гением? Он как покойник…
ВРАНГЕЛЬ. Любовь. Ведь она уехала.
ЕЛИЗАВЕТА. Право, любовь в такомвиде есть болезнь…
Пушечный выстрел… второй… третий…
Орудия стоят внизу, на берегу, у воды. Солдаты, черные от порохового дыма, заряжают… клацают тяжелыми затворами… поджигают фитили…
Восьмой выстрел… девятый…
ВРАНГЕЛЬ (Елизавете). Наконец-то боевыми стреляем! Пять месяцев готовились…
Достоевский, бегая у одного из орудий, подносит ядра… Его качает…
Генерал-губернатор и группа старших офицеров, стоя на взлобье берега, смотрят в подзорные трубы.
ВРАНГЕЛЬ (наклонясь к Елизавете, интимно).Орудия должны расстрелять вон те деревянные мишени, по ту сторону Иртыша, в степи.
Еще выстрел… еще…
Ядра, не долетая до противоположного берега, шлепаются в воду, а иные летят и вовсе в сторону, в киргизскую слободу, вызвав там крик и смятение, а у зрителей — смех…
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (побагровев от бешенства, шипит).В чем дело?
ПОЛКОВНИК БЕЛИКОВ. Порох, видимо, отсырел, ваше высокопревосходительство.
НАЧАЛЬНИК ЖАНДАРМЕРИИ. Орудия старые, еще с прошлой войны.
Генерал, не обернувшись, протягивает руку назад, вышколенный адъютант вкладывает в его руку флейту, и генерал тут же ломает эту флейту о колено.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Прокурора сюда! Ревизию складам! Сам проведу! Поход откладывается! Где прокурор? Врангель где?..
Но орудия еще палят — беспорядочно и не достигая мишеней.
Сквозь эти взрывы по берегу реки несется запыленный всадник, лицо его черно от долгой скачки.
Надрываясь, его конь взбирается вверх, к группе старших офицеров и генерал-губернатору.
Все вокруг замолкает.
Спешившись, всадник подает генерал-губернатору запечатанный сургучом пакет. Генерал ломает печать, извлекает из конверта бумагу, пробегает ее глазами и снимает головной убор.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (офицерам). Господа! Шапки долой! Десятого дня в Петербурге скончался наш государь император Николай Павлович! Священнику — звонить в колокола!
За дешевым дощатым гробом, лежащим на простой телеге, по осенней грязи идет малочисленная похоронная процессия: Мария Исаева, одетая в черное, с восьмилетним сыном Павликом справа от нее и стариком священником слева; за ними — хромой исправник, три старухи соседки и Алексей Вергунов, 24-летний школьный учитель [12] , он старается зонтом укрыть Марию от дождя и снега.
12
«Наружность его… была уж как-то слишком изящна. Он был высок, строен, тонок; лицо его было продолговатое, всегда бледное; белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые… Полные небольшие пунцовые губы его, превосходно обрисованные, почти всегда имели какую-то серьезную складку; тем неожиданнее и тем очаровательнее была вдруг появлявшаяся на них улыбка, до того наивная и простодушная, что вы сами вслед за ним ощущали немедленную потребность улыбнуться. Одевался он неизысканно, но всегда изящно; видно было, что… это изящество ему прирожденно… В нем ничего не было скрытного. Он был слаб, доверчив и робок сердцем; воли у него не было никакой. Он был не по летам наивен и почти ничего не понимал из действительной жизни… такие люди осуждены как бы на вечное несовершеннолетие». ( Ф. Достоевский.)