Даже если языческие представления и культовые действа варваров оказывались в поле зрения византийцев, они зачастую не воспринимались как таковые. Яркий пример — описанный Феофаном Исповедником случай, когда болгарский хан Крум сделал из черепа убитого византийского императора Никифора чашу и заставлял пить из нее славянских архонтов{35}. Для Феофана это апогей бесславного правления императора и унижения Византии и т. п., но только не ритуал (очевидный для современного исследователя{36}) служения тюркскому богу Тенгри{37}.

О том же свидетельствует и ряд весьма интересных, с точки зрения заявленной темы, сюжетов из истории нападений славян на Фессалонику, описанных в «Чудесах св. Дмитрия Солунского». Прежде всего привлекает внимание описание осады, начавшейся утром 23 сентября 586 или 597 года{38}, когда аварский каган «призвал к себе все звериное племя славян — ибо весь народ был тогда ему подчинен — и, смешав их с некоторыми варварами других племен, приказал всем выступить против богохранимой Фессалоники»{39}.

Здесь интересны два эпизода. В первый же день осады, вечером, «варвары», собрав хворост, разожгли вокруг стен города огромный костер, напоминавший осажденным христианам «огненную реку у Даниила… Потом при этом ужасном огне они издали единодушно крик, еще более страшный, чем пламя, о котором мы, ясно ощутившие (это), говорим, согласно пророку, что земля тряслась и небеса таяли»{40}.

Огромный огонь, разожженный славянами вокруг Фессалоники, охвативший ее подобием магического круга, «огненной реки»{41}, являлся, видимо, элементом языческого обряда, направленного на нейтрализацию враждебной магии, исходящей со стороны чужого города и чужой местности. Возможно, под прикрытием этого «щита»{42} совершались определенные магические обряды (одним из элементов которых был страшный крик), строились осадные орудия{43} и т. п. Сам процесс подготовки к штурму имел магический характер{44} и был защищен от воздействия враждебной магии.

Далее автор сюжета, видевший «собственными глазами» происходившее, ставит цель — «показать боголюбивому слушателю, что спасение городу тогда было от Бога, а не от кого другого, и пробудить разум всех к сокрушению в Боге, богоугодному исповеданию и благодарению мученика». На третий день славяне и их союзники подвели осадные орудия к стенам, приготовив, прежде всего, таран напротив Кассандриных ворот. Но когда они увидели на воротах «некий крюк, подвешенный жителями города, железный, короткий и ничтожный, наподобие пугала, которое вешают для младенца», то, «охваченные страхом», бросили свое осадное орудие и ушли в лагерь. При этом варвары подпалили указанный таран «и ему подобные». «Сила ли города совершила это или всецело (сила) божественная, которая устрашила смелых, как младенцев?» — риторически вопрошал автор. В тот день славяне больше ничего против города не предпринимали{45}.

Странное, с его точки зрения, поведение славян автор объясняет божественным вмешательством. Неправдоподобность, с рациональной точки зрения, ситуации может натолкнуть исследователи на мысль о художественном вымысле, преследовавшем продекларированную выше цель прославить Бога и св. Дмитрия Солунского. Однако отдельные детали сюжета позволяют отнестись к описанным событиям вполне серьезно. Привлекает в этой связи решение славян сжечь осадные орудия. Перед нами, судя по всему, наглядный пример, когда варварская наивность, с одной стороны, и магическое сознание — с другой, приводили к тому, что все неизвестное настораживало, пугало. Скорее всего, незадачливый предмет осаждавшие город язычники приняли за какой-либо магический артефакт и ушли в лагерь нейтрализовывать вредные для них, как они полагали, воздействия оного. Осадные орудия, оказавшиеся в зоне действия артефакта и, по мнению славян, «испорченные», были преданы очистительному огню. Данный случай может свидетельствовать о весьма архаичных представлениях осаждавших.

Определенную магическую роль играл огонь и во время другой осады Фессалоники славянами, которая датируется большинством исследователей 677 годом{46}. Вначале союзные славянские племена «приготовили у ворот огненосные орудия и некие сплетенные из лозы сооружения, лестницы…, камнеметы и другие приспособления…». «Когда же рассвело, все варварское (племя) поднялось и единодушно издало такой вопль, что земля сотряслась и стены зашатались. И сразу же к стене подошли рядами вместе с приготовленными ими осадными орудиями, машинами и огнем — одни по всему побережью на соединенных (кораблях), другие на суше — вооруженные… лучники, щитоносцы, копьеметатели, пращники, манганарии, храбрейшие с лестницами и огнем устремились на стену…. В сумятице нападения сгорели… ворота, ибо (варавары) разожгли большой огонь, в который бросали непрерывно много дров». Однако, обнаружив, что деревянные части ворот выгорели, «но соединяющие железные части совсем не ослабели, а выглядели как бы закаленными и спаянными другим образом, так, что, сгорев, эти ворота остались целыми…. варвары, испугавшись, отошли от этого места. И этим варварам незримо было причинено множество побоев, ран и убийств не только в этом месте, но и по всей суше и у моря»{47}.

Наибольший интерес в данном рассказе вызывает эпизод с поджогом городских ворот. Понятно подобное повышенное внимание именно к воротам, которые в славянской мифологии символизируют границу «между своим, освоенным пространством и чужим, внешним миром». И в более поздние времена ворота считались опасным местом, где обитала нечистая сила. «В воротах совершались определенные магические действия»{48}. Кроме того, ворота являлись своеобразным разрывом в той магической границе, которую создавала городская стена. Если признать, что сакрализация городской стены восходит к ограде, окружающей славянские языческие капища{49}, можно только догадываться, какими могущественными могли казаться славянам, не знавшим каменных монументальных построек, магические силы, защищавшие византийские города{50}. Понятно теперь, почему испугались славяне, когда огонь не смог сокрушить городские врата, — их магическое средство не смогло преодолеть защитной магии противника. Возможно, что они, незнакомые с конструкцией ворот, приняли сохранившиеся в огне железные части за своеобразное магическое превращение дерева в металл. Характерно, что и сами осажденные, и автор сюжета восприняли ситуацию с воротами как чудо, как очередное проявление божественного вмешательства.

В отличие от «огненной реки» огонь в ходе рассматриваемой осады имел и конкретное материально-практическое значение: разрушение деревянных ворот противника посредством прямого контакта. Тем не менее, на наш взгляд, налицо и магическая составляющая в данных действиях, что особенно ярко проявляется в реакции славян на неудачный исход операции. При этом в первом случае огонь (в виде огненного магического кольца) выполняла, видимо, прежде всего, защитную функцию (роль магического щита), а во втором — и защитную, и наступательную.