— Я закричал, прибежали охранники, взяли эту сволочь, отняли деньги. У меня давление подскочило, вызвали «скорую»… Ох, и сейчас плохо, можно воды?

Следователь взяла с тумбочки графин с водой, налила в стакан и подала швейцару. Он выпил и поставил стакан на стол. Следователь записала наши слова в протокол и, бросив на лист ручку, спросила у меня:

— Что вы еще можете сказать?

— Ничего, я все сказал. Крайне сожалею, что такое случилось, но поправить уже ничего невозможно.

— Он крайне сожалеет! Бандит может крайне сожалеть…

— Хорошо, все ясно, — остановила его следователь. — Вы, — обратилась она к Удальцову, — распишитесь в протоколе и можете быть свободны. А Крайнев останется.

Когда он расписался и, с ненавистью взглянув на меня, ушел, следователь повернула ко мне чистое, без капли косметики, лицо:

— Адвоката нашли?

— И не искал. Я же сказал, что буду защищать себя сам.

— У вас юридическая подготовка?

— Нет, она не понадобится. К тому же я не настолько богат, чтобы удовлетворить запросы нынешних адвокатов.

— В таком случае для объективности дела нам придется назначить государственного защитника.

— Ваше право.

— Я знаю, почему вы не признаете свою вину. Вам стыдно. Вам кажется, что ваш поступок, и в особенности ваше признание запятнает вас на всю жизнь. Как Виктора Януковича. Да, запятнало, и он миллион раз пожалел о своей уголовной молодости. Но, как видим, не помешало стать сначала одним из главных политических лидеров Украины, а затем и президентом! Чего же вы боитесь?

— Это ваши домыслы, — сказал я, чувствуя, что и впрямь начинаю бояться этой умной, легко разрушающей мои утверждения женщины. — Ничего я не боюсь. Даже рад, что попал в такую ситуацию, — напишу повесть. Я получил возможность узнать, что чувствует попавший в беду человек, и наиболее точно выразить его состояние.

— По-вашему, для того, чтобы написать повесть о том, что чувствует безногий, нужно отрубить себе ногу?

— Ну, не в такой степени…

— Вот что, Крайнев, — перебила она, — я допросила вашу жену, у нее, как у меня, есть сомнения относительно вашего здоровья. Если вы и дальше будете упорствовать, мне придется назначить вам судебную экспертизу.

— Назначайте. Она тоже станет материалом для моей будущей повести.

Все, предел. Она больше не хочет со мной разговаривать. Ей противно, что я играю в непризнанку. Она умаялась вести со мной бесполезные разговоры и потому запускает новый механизм разборки. Я подписал очередной протокол допроса и покинул кабинет. Кажется, впервые за последнее время у меня улучшилось настроение. Я укреплялся в мысли, что признаваться нельзя, а для этого нужно держаться независимо и спокойно, без каких-либо корректировок своих показаний.

Она допросила мою жену, и теперь это было новое, к тому же сложное для меня обстоятельство, которое может усугубить мое положение. Но Маргарита даже не сообщила. Значит, лишнего наплела, чего нет на самом деле. Иначе с какой стати мне назначают судебную экспертизу?

Я спустился по ступенькам крыльца районного УВД и направился к автобусной остановке. В кармане дал себя знать сотовый телефон — позвонила Маргарита и сказала о своей встрече со следователем. И добавила, что, если мне интересно, какие показания она дала, я могу прийти и она вручит мне копию.

— Тебе там сняли копию?!

— Нет, сама сделала, когда писала свои показания. Следователя вызвали к начальству, она меня попросила перейти из своего кабинета в другой, где стояли только стол и два стула, и я там писала. А копию — на своей бумаге.

— Но зачем? — удивился я.

— Затем, чтоб ты потом не говорил, что я тебя посадила.

— Хорошо, сейчас приеду.

«Какая, однако, предосторожность, — думал я. — Это ж надо сообразить! Не так уж проста моя жена, если способна на такое».

Зашел в магазин канцелярских товаров и купил дочке альбом и коробку из двадцати четырех цветных карандашей. Она любит рисовать, пускай малюет.

Дома была только Маргарита. Бабушка и внучка пошли в детскую поликлинику на коррегирующую гимнастику — опасения Маргариты подтвердились, у нашей малышки сколиоз.

Я разулся, поискал свои домашние шлепанцы, не обнаружил и в носках прошел на кухню. Маргарита видела это, но ничего не сказала, и я понял, что она выбросила мою домашнюю обувь.

— Я тебе сочувствую, — сказала она. — Честно говоря, у меня не было никакого удивления. Мне со дня нашего знакомства казалось, что с тобой будут происходить именно такие вещи.

— Какие?

— Ты внутри не совсем организованный человек. Ты не жалеешь себя. Ты позволяешь кому угодно не считаться ни с твоим достоинством, ни с твоим мнением. Так нельзя подставляться. Даже когда ты пишешь рассказы, подставляешься. В особенности когда выносишь их на суд. Я бы никогда не решилась на то, чтобы меня в глаза критиковали, называли мое творчество примитивным, как это бывает с тобой. Отсюда твои метания, девушки, рестораны.