Привыкнуть можно. Однако привычка лишь притупляет ощущение, но не изменяет состояния полной оторванности от обычной жизни и людей. Сталин пытался компенсировать такую оторванность тем, что смотрел советские художественные фильмы, которые, как он воображал, открывали ему жизнь страны. Хрущев посмеялся над ним в своем закрытом докладе на XX съезде — но и сам не смог найти лучшего источника информации, чем кино, правда, на этот раз кинохронику. В действительности реального представления о жизни управляемого ими народа они не имели: С. Аллилуева вспоминает, как Сталин ровно ничего не знал о ценах в стране и помнил только дореволюционные цены. [341]

Сталинская традиция управления народом даже без приблизительного представления о том, как он живет, сохранялась в неприкосновенности. И общение руководителей класса номенклатуры с народом выражалось лишь в парадных экскурсиях в какую-нибудь республику или область, где услужливые подчиненные — заметим, отнюдь не против воли верховных вождей — демонстрировали им потемкинские деревни в свободное от банкетов и митингов время.

Вырывшие пропасть между собой и народом, отгородившиеся от него в страхе и пренебрежении семью заборами и дивизиями войск КГБ, высшие номенклатурщики любят порассуждать о своей «близости к народу» и прозвали «отщепенцами» тех, кто открыто выражает недовольство их режимом. А в действительности не является ли именно класс номенклатуры — этот класс деклассированных выскочек — по самой сути своей и по своему образу жизни классом отщепенцев? Как точнее можно охарактеризовать членов этого класса, ухитряющихся жить, как иностранцы, в управляемой ими стране?

Такова сладкая жизнь класса номенклатуры — господствующего, эксплуататорского и привилегированного класса советского общества.

Мы убедились: для сопоставления с ней жизнь высшего класса буржуазного Запада — неподходящий объект. Неудивительно: при капитализме играют роль не привилегии, а деньги, при реальном социализме — не деньги, а именно привилегии.

Эти привилегии порождают в номенклатуре не только наглость, но и растущий страх: слишком хорошо ей известно, какие чувства возбуждают среди населения привилегии номенклатурных чинов.

Сладко нежащиеся в своих привилегиях номенклатурщики начинают все острее чувствовать себя временщиками и страшиться того, что произойдет, когда все это кончится. Выражением такого страха и звучит анекдот, возникший в 70-х годах в номенклатурном кругу.

К работнику ЦК КПСС в столицу приехала мать из колхоза, пожила в роскоши цековского дома и дачи, попотчевалась «кремлевкой» и поспешно собирается назад.

— Куда же вы, мамаша? — обиженно спрашивает сын. — Оставались бы подольше, ведь у нас хорошо.

— Хорошо-то хорошо, — отвечает старушка, — да боязно: вдруг красные придут!

Вся внутренняя политика класса номенклатуры направлена на то, чтобы не пришли «красные», вся внешняя — на то, чтобы самим под видом «красных» прийти во все страны мира.

Начнем с внутренней политики. Мы писали о мифической «диктатуре пролетариата» в СССР — диктатуре, которой не было. Напишем теперь о диктатуре, которая есть.

Даже задавать такой вопрос кажется неудобным: какая же еще другая власть может быть в Советском государстве? Уж плохая она или хорошая, но власть-то советская! Позволим себе все же ради научной обстоятельности проверить это утверждение.

Что такое советская власть? Любая власть в государстве, именуемом Советский Союз? Нет. Советская власть — это определенная форма власти, концепция которой тщательно разработана.

По принятому в СССР выражению, Ленин открыл Советы как государственную форму диктатуры пролетариата. Хотя диктатуры пролетариата не было, выражение это имеет все же определенный смысл: Советы действительно возникли, и Ленин действительно обратил на них внимание как на форму государственной власти. До революции 1905 года в России Ленин, как и все большевики, следуя за Марксом и Энгельсом, считал, что в период от социалистической революции до коммунистического общества будет существовать государство типа Парижской коммуны 1871 года. Когда же в 1905 году в революционной России не по плану какой-либо партии, а стихийно стали создаваться Советы, Ленин усмотрел в них рожденную исторической закономерностью форму такого государства. Власть Советов, писал Ленин, это «власть того же типа, какого была Парижская Коммуна 1871 года. Основные признаки этого типа, — продолжает Ленин, — 1) источник власти — не закон, предварительно обсужденный и проведенный парламентом, а прямой почин народных масс снизу и на местах… 2) замена полиции и армии, как отделенных от народа и противопоставленных народу учреждений, прямым вооружением всего народа; государственный порядок при такой власти охраняют сами вооруженные рабочие и крестьяне, сам вооруженный народ; 3) чиновничество, бюрократия либо заменяются опять-таки непосредственной властью самого народа, либо по меньшей мере ставятся под особый контроль, превращаются не только в выборных, но и в сменяемых по первому требованию народа, сводятся на положение простых уполномоченных; из привилегированного слоя с высокой, буржуазной, оплатой «местечек» превращаются в рабочих особого «рода оружия», оплачиваемых не выше обычной платы хорошего рабочего.

В этом и только в этом суть Парижской Коммуны, как особого типа государства». [342]

Ну что, похоже на Советское государство?

Что-то не похоже. А если сказать точнее, то Советский Союз больше, чем какое-либо другое существующее государство, представляет собой прямую противоположность написанному Лениным. Причем это противоположность по всем названным им пунктам: 1) народ в СССР полностью подчинен приказам сверху; 2) в стране — огромные армия и полиция, народ же строжайше разоружен; 3) политическая бюрократия — даже не просто привилегированный слой с буржуазной оплатой, а господствующий, эксплуататорский и привилегированный класс с феодальными аллюрами.