Отец посмотрел на меня в замешательстве, словно на помеху. Мой вопрос перебил его. Но при мысли о моем гостеприимстве черты его лица разгладились — наверное, он понял это как знак моей признательности или даже теплого чувства к нему. Возможно, так и было; я и сам до конца ничего не понял — настолько меня смутили его признания. Я поспешил на кухню и поставил на огонь чайник. Лицо мое покраснело от смущения. Это долгое вступление разожгло во мне любопытство, а теперь нам обоим пришлось отложить развязку.

Однако чайник вскоре вскипел, и чай уже заваривался в керамическом чайничке, стоявшем на столе между нами, его успокаивающий аромат наполнял комнату доброжелательной атмосферой. Когда я положил на поднос печенье, которое испек сам этим утром, отец продолжил свое повествование.

— Твой дед, — сказал он торжественно, — был племянником известного доктора Уотсона — да, того самого Уотсона.

Он остановился, чтобы до меня в полной мере дошел смысл сказанного.

Я знал, что у нас существует какая-то семейная тайна, хотя бы потому, что отец отказывался говорить об этом, но мне всегда казалось, что это связано с преступностью. Какой-нибудь предок, которого повесили за конокрадство или другой позорный поступок.

— Боюсь, я не понимаю тебя. Почему это следовало хранить в тайне? Наоборот, мы должны были бы гордиться своим предком.

Отец похлопал рукой по пакету, лежащему на столе.

— Когда прочтешь вот это, то поймешь. Это правдао его так называемых приключениях. Я хочу оставить тебя наедине с нею. Теперь это твое. Послушайся моего совета: швырни пакет в огонь и покончи с этим раз и навсегда. Потому что, если ты его откроешь и прочтешь записи, то никогда уже не сможешь спать спокойно.

Он одним глотком допил свой чай, нетерпеливо посмотрел на часы — скорее для видимости, а не потому, что торопился, — и поднялся с кресла.

— Я должен идти. Но дам тебе еще один совет, возможно, самый главный из тех, которые когда-либо давал тебе, и ты должен принять его, как знак моей заботы о тебе и гордости за тебя. Чем бы ты ни занимался, мой сын, куда бы ты ни отправился, храни все в тайне. Старайся сделать так, чтобы никто не смог проследить за тобой. Не оставляй записей и не говори, где тебя можно найти. Это сохранит тебе жизнь. Поверь мне.

И он ушел. Облачившись снова в свое темное старое пальто, он растворился в ночи так же быстро и загадочно, как появился. Пакет остался лежать нераспечатанным на моем столе.

Теперь, мне кажется, стоит объяснить немного, кто я такой. Я холостяк, мне без малого сорок лет, я живу один в старом доме. Я никогда не женился, у меня нет детей, нет домашних животных, и я живу сам по себе. Я считаю, что в немалой степени обязан этим своему порочному воспитанию; меня не научили формировать стойкие узы, и я не усвоил социальных навыков. Вместо того чтобы навязывать окружающим свою неуклюжую дружбу, я предпочитаю вести уединенный образ жизни среди множества книг, накопленных мною за долгие годы.

То, что мой отец передал мне нечто, по всей видимости, являющееся неопубликованной рукописью знаменитого доктора Уотсона, казалось мне актом невиданной щедрости; но его манера объясняться при этом была настолько странной, что повергла меня в такое расстройство, которое даже не поддается описанию. Другой на моем месте сразу бы раскрыл рукопись, но я после визита отца был в таком состоянии, что смог только допить чай и вымыть чашки. Я позволил себе роскошь долго посидеть в горячей ванной, чтобы успокоить нервы, и затем сразу же отправился в постель. Вопрос о том, как поступить с пакетом, я решил отложить до следующего утра.

К моему ужасу, на следующий день пакет все еще лежал в гостиной. Я надеялся, что визит отца был всего лишь видением, дурным сном. Но не тут-то было. Никто также не пробрался в мой дом и не скрылся с загадочным пакетом. Что бы там ни находилось, теперь я несу ответственность за его содержимое.

После скудного завтрака, состоящего из чая, гренков с мармеладом и яйца всмятку, я сел в гостиной и приготовился исследовать свое «наследство». Внутри пакета оказалось двадцать три исписанных листа бумаги. Почерк был поспешным и кривым, как будто автор писал в страшном волнении. В некоторых местах его почти нельзя было разобрать.

Я медленно продирался через страницы, не приступая к следующей, пока не убеждался, что все понял в предыдущей. Когда я закончил, мои мысли пришли в еще больший беспорядок. Если бы эту рукопись не передал мне собственный отец, то я был бы твердо уверен, что это самая хитрая подделка в истории литературы.

Если даже самая малая часть того, что здесь написано, правда, то мой отец прав: моей жизни действительно угрожает опасность. Я никак не могу подтвердить истинность этой информации, не привлекая внимания к себе и давая ему возможность определить мое местонахождение и времянахождение.