— Не знаю, не успел спросить у капитана, — шутливо ответил я, — а почему это вдруг заинтересовало вас?

— Мы хотели... приплюсовать вот... к потерям немцев на сухопутном фронте, — старшина показал на матроса, который держал в руке почти сплошь исписанную мелким почерком засаленную тетрадку.

— Что это? — спросил я.

— Сюда мы записываем уничтоженную технику фашистов и... наши трофеи, конечно, тоже.

— И давно вы ведете такой учет?

— К сожалению, недавно, — ответил Гудзь, — всего только три месяца. Поздно вспомнили. Но теперь будем делать это до конца войны...

— Я думаю, что... в конце войны и так подсчитают все...

— Нет, товарищ командир, — живо возразил Гудзь, — это будет не то... то они подсчитают, а мы вот как записываем, с замечаниями...

Действительно, тетрадь содержала не только голые цифры, но и подробное описание обстоятельств, времени и места, при которых подводники слышали те или иные новости с фронтов войны. Возле каждой новой записи можно было прочесть интересные матросские шутки и полные юмора прибаутки. Такую тетрадь можно было назвать скорее коллективным дневником незабываемых дней войны.

— Да, вы правы, — согласился я. — Вы ведете интересную запись. Я не понимаю только, зачем вам гадать, какой груз был на потопленном транспорте. У вас ведь записано, что потоплен фашистский транспорт водоизмещением более пяти тысяч тонн, и хватит.

— Ну как же, товарищ командир, — не согласился старшина, — ведь если такой пароходище везет танки, их там штук сто двадцать, не меньше, верно?

— Да, пожалуй.

— А если везет солдат с вооружением, то, может быть, более трех тысяч человек?

— Предположим, что да. Что-то около этого.

— Если же везет продовольствие, то продуктов там должно быть вагонов пятьсот...

— Да.

— А мы все пишем: «Один транспорт потоплен»... и только...

— Да, вы правы, но определить на глаз, какие грузы находятся на транспорте, против которого выходишь в атаку, далеко не всегда возможно, — возразил я. — Что же касается вчерашнего транспорта, то на нем, кажется, были люди...

— Значит, три тысячи солдат не дошли до линии фронта, так и запишем, — засиял Гудзь, добившись своего.

В центральном посту свободные от службы подводники тоже делились своими впечатлениями и суждениями по поводу чрезвычайных известий «В последний час». И не было на подводной лодке такого уголка, где бы не царило приятное возбуждение радующихся людей.

«Малютка» продолжала свой путь на восток, к родным берегам. Время начинало брать свое, одолевала усталость, и подводники постепенно успокаивались и ложились спать. И когда над просторами Черного моря солнце уже подходило почти к самому зениту, глубоко под водой на нашей «малютке» у подводников только начиналась ночь.

Порт Констанца

Во время обеденного перерыва Василий Васильевич Колоденко, замполит подводной лодки «Форель», должен был рассказать о последнем боевом походе.

Закончив дела, я сошел с «малютки» и направился к кипарисовой аллее, где назначен был сбор всех свободных от вахт матросов, старшин и офицеров кораблей дивизиона. На пирсе я встретил старых знакомых — Метелева и Селиванова, которые с группой своих товарищей тоже шли на беседу. Мы пошли вместе.

На беседу немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, уже с интересом слушали Колоденко.

Лодка шла к мысу Шабла. В боевой рубке у перископа стоял командир корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Приближались к границе минных полей, которые лодке предстояло преодолеть.

— На глубину! — скомандовал Суров. — Малый ход!

Перед минным полем «Форель», убрав перископ, пошла на нужную глубину.

Вскоре она коснулась первого минрепа и стала осторожно преодолевать минное поле.

Наконец опасный пояс был пройден, и лодка всплыла на перископную глубину.

На море был почти полный штиль. Контуры Констанцы отчетливо вырисовывались на горизонте. Отдельные дома трудно было различить, город был затянут пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.

— В гавани никого не видно, — с досадой проговорил командир.

— В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, — напомнил Колоденко.

До наступления темноты «Форель» маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.

На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.

— Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь? — шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.