Его выволокли следом. Он дергался, извивался, его придавили коленом к земле. Высокий тащил Жилу, но, видимо, пошел не туда, а потому вернулся, протащил ее мимо Сухаря, и Сухарь, приподняв голову, попытался улыбнуться Жиле. Высокий, заметив улыбку, отпустил девчонку, припал на колено, с коротким размахом резко хлестнул Сухаря по лицу. Ударил бы еще раз – Жила повисла у него на руке.

– Папа, не надо! – кричала она. Снова и снова кричала это «папа, не надо», и каждое из них отдавалось еще большей пощечиной в душе Сухаря.

– Ты мне не верила… – пробурчал он, стараясь, чтобы Жила услышала его, – отцы не умирают, они всегда…

Удар ноги в под дых превратил его слова в сип. Высокий нахлобучил шляпу поглубже и потащил Жилу вниз.

– А что с этим делать? – крикнул вдогон один из.

– А что с ним надо делать? – не поворачиваясь, ответил высокий.

– Ну, ведь с 1703-м коллектором это его рук дело. Тут другого быть не может.

– А кто там был в 1703-м? – высокий обернулся.

– Семируковы.

– Это торгаши бухгалтерскими книгами?

– Ага.

– Да и хер с ними. – Развернулся и уже через плечо: – И с этим тоже хер. Никуда не денется, если что…

Он поволок Жилу в сторону, держа ее за руку. Та вырывалась, но хват был из тех, что оставляет на женском теле синяки. Чтобы не сопротивлялась, высокий залепил Жиле пощечину, и звук ее словно послужил командой для тех, в галифе, которые принялись за Сухаря.

Они били его лениво, погружая в тюфяк тела начищенные сапоги, чересчур спокойно, не чувствуя никакой ответственности за результат.

Потом вдруг один наклонился, узрел кровь на сапоге, вытер о Сухаря, снова посмотрел, чиркнул щеткой, махнул рукой и поплелся следом за высоким. Второй тоже больше не бил. Почему-то смотрел на окровавленное лицо, на шевелящиеся губы, чесал голову, прочесывая прямо через шлем, потом стянул его с головы, ткнул внутрь нос, вдохнул вонь – смесь пота и мокрой кожи, – достал пшикалку, пшикнул в шлем, напялил его на голову и побежал догонять остальных.

Сухарь открыл глаза и увидел этот унылый мир в каких-то особенно ярких тонах. Будто что-то волшебное попало в глаза. Кровь бежала струйками по лицу, но глаз не трогала, избегая, убегая ручейками в сторону. Он сумел поднять голову, со склона землянки увидел, как второй догонял первого, а оба они догоняли высокого. Тот тащил упирающуюся Жилу, вцепившись в воротник, прихватив для верности и прядь волос. Но вдруг что-то случилось: высокий поскользнулся, отбросил в сторону руку, и Жила вырвалась, побежала к нему, к Сухарю, вроде даже проскочила через заслон прочих рук.

Сухарь опрокинулся навзничь, увидел усеянное веснушками небо.

– Я же говорил, – шептал он, – отцы не умирают, они просто уходят, чтобы потом вернуться. Я же говорил…

– Вот смотри, – она показывает картинку. – Так выглядят зайчики, они смешные.

Смотрю. Они ужасны.

– Ты – зайчик.

Нет уж, спасибо, я – блок маневрирования на планетарных орбитах, я не монстр.

– Совсем как зайчик, если сюда добавить ушки вместо паучьих лап.

Это чтобы держаться за переборки, когда перегрузка двадцать жэ, и чинить магистрали, когда они перебиты метеоритами, а ушки мне не нужны, у меня радиосвязь есть.

– Но если немного сощуриться и погладить тебя – ты настоящий зайчик: мягенький, пушистенький.

Я урчу, может, я – кот?

– Такой кругленький.

Это не мех, это – броня, испарители, излучатели, концентраторы – наноткань. Я не кругленький, у меня сложная, но рациональная форма.

– Я повяжу тебе бантик.

Сентиментальный обряд людей. Они такое любят. Это их успокаивает. Мне не мешает.

– Теперь ты – нарядный зайчик.

Я впервые соглашаюсь, но все равно вредничаю и, для того чтобы немного позлить Людочку, ухожуот нее по потолку. Специально далеко вытягиваю сухие тонкие трубчатые стучащие, скрипящие о пластик, блестящие хитином, такие удобные, прочные и, знаю наверняка, противные-препротивные лапы.

– Да-а, – тянет Борисаглебыч. – Тоска-а-а. Зверьки, связь-то будет, нафиг?

– Однажды, – печально говорят ему из-за покосившейся панели.

– И все однажды, все случится, – поет Борисаглебыч. – Однажды все произойдет.

– Вышел из строя трансдуктор.

– Слышал, слышал, – Борисаглебыч вкусно потягивается. – Таких мрачных слов я уже наслушался. Трансдуктор у нас что, не биологический э-л-е-м-е-н-т?