Но на следующий день, когда из тумана появилась карста Фрэнсис, Ида Энн повела себя достойно: она тепло поцеловала молодую графиню в щеку, взяла ее за руку и повела к постели вдовствующей графини.

Горация, почти всю ночь просидевшая рядом с матерью, грустно посмотрела на свою невестку, одетую в темное платье.

— Дорогая моя, — произнесла она, поднимаясь, чтобы поцеловать ее. — Вы прекрасно выглядите. Как пожинает мистер Харкорт?

— Превосходно, — тихо ответила вдова Уолдгрейв. — По-настоящему чудесно. Я определенно могу порекомендовать вам выйти замуж за пожилого человека, Горация, — она слегка улыбнулась. — Они такие заботливые. Вы еще не думали об этом, дорогая?

Горри покачала головой:

— Оказалось, что после Джона Джозефа очень трудно найти кого-то другого — будь то старик или молодой человек…

Но Фрэнсис уже отвернулась и обняла свою бывшую свекровь, прежде чем ее успели остановить, и не расслышала толком слов Горации, настолько ее поразила перемена, произошедшая во внешности Энн.

Почти весь день она просидела рядом со вдовствующей графиней, что-то нашептывая ей. Наконец, мир был заключен, и старые грустные мысли о жестокой юной карьеристке, которая осмелилась выйти замуж за своего деверя всего через пять месяцев после смерти первого мужа, так пренебрежительно поправ все законы и условности, — все эти мысли навсегда покинули Энн.

Затем молодая леди Уолдгрейв поднялась и поцеловала в лоб свою свекровь.

— Прощайте, — сказала она. — Я обещаю, что в память о вас восстановлю Строберри Хилл в его прежнем великолепии.

С этими словами она вышла из спальни, где от ее пребывания остался лишь тонкий восточный аромат духов.

На следующее утро прибыла заплаканная Аннетта с полковником Мани, чьи бакенбарды уже совсем поседели, но военная выправка его не покинула. А еще через полчаса приехали Кэролайн и Фрэнсис Хикс, чтобы помочь Элджи.

Но храбрая маленькая графиня Энн все еще держалась за жизнь, и лишь на рассвете следующего дня, в час, когда душа чаще всего отлетает от тела, она скончалась. Сиделка Вудвэр созвала всю семью в ее спальню, так что Энн не пришлось умирать в одиночестве. Но она ни с кем не стала говорить и лишь открыла глаза, чтобы в последний раз взглянуть на тех, кто собрался у ее смертного одра. Ее взгляд задержался на дверном проеме, в котором никого не было, и Горация подумала, что, наверное, покойный граф пришел встретить свою супругу. Он стоял на пороге, изящно скрестив ноги, с улыбкой, блуждающей на прекрасных губах, невидимый для всех, кроме дочери капеллана, выносившей его внебрачного сына и его шестерых детей, кроме той, которую он в веселом танце провел по этой земной жизни.

Кроме Горации этого никто не заметил, а она ничего не сказала, только положила руку на плечо Элджи, рыдавшего в объятиях Фрэнсиса Хикса.

— Ему надо выпить бренди, — прошептал Фрэнсис. — Можно позвать дворецкого?

Горация была рада, что ей предоставилась возможность уйти из этой комнаты. Она прошла по длинному коридору к Западной Лестнице, миновала спальни, которые теперь почти все стояли пустыми… Она думала не только о своей матери, но и об этом мрачном особняке, о том, каким он должен был быть на самом деле: радостным, бурлящим жизнью и счастьем, как тогда, когда его посетил король Генрих со своим двором и ему под ноги расстелили огромный драгоценный ковер.

Спустившись по лестнице, Горация свернула в маленький зал (она вспомнила, что, по легенде, именно здесь Чарльз Эдвард Стюарт некогда смеялся над Мэлиор Мэри Уэстон) и прошла в левый коридор. Она оказалась в помещениях для прислуги. Дверь направо вела в комнату дворецкого Лукаса.

Стучаться было не обязательно, но Горация все же сделала это, понимая, что бедняга наконец смог урвать несколько часов для сна. Она вошла в комнату, не дожидаясь ответа, как позволяло ее положение, и обнаружила, что дворецкий дремлет в кресле перед затухающим камином. От шума он проснулся.

— Графиня умирает, Лукас, — сказала Горация. — Я знаю, что вы очень огорчены. Но сейчас мистер Хикс находится в состоянии шока, и я просила бы вас принести в гостиную поднос с бренди и проследить, чтобы камин горел как следует.

— Конечно, миледи. Примите соболезнования от меня и от всей прислуги. Вы выглядите такой усталой, миледи. Не хотите присесть на минутку?

Горация почувствовала себя настолько усталой, что чуть не упала в обморок. Ей показалось, что комната закружилась вокруг нее. Она упала в кресло Лукаса и обхватила голову руками. Как странно было представить себе мир, в котором нет матери. Как ужасно, что она больше никогда не сможет спросить у нее совета, — пусть даже раньше она очень редко советовалась с ней.

Внезапно Горация снова почувствовала себя очень одинокой: так мало осталось на свете людей, которых она любила. Джон Джозеф, Джей-Джей и Джордж погибли во цвете лет; граф умер в свой пятидесятый день рождения; а вот теперь — Энн. Горация представляла себе свое одинокое существование в будущем. Они с сестрой останутся жить в замке и заботиться о своем горюющем отчиме, пока и он не умрет. А вдруг Джей сказал правду…

Больше она об этом не могла размышлять. Это было слишком тяжело. Горация тихонько заплакала, руки ее повисли, как у тряпичной куклы. И вдруг ее пальцы нащупали что-то круглое, застрявшее между подлокотником и сиденьем кресла. Она вытащила свою находку, разжала ладонь и обнаружила, что это детский стеклянный шарик. По непонятной причине этот шарик принес ей ощущение покоя и тепла, и она положила его в карман платья, гадая, почему так приятно оказалось его прикосновение.