Кропоткин не претерпел личных унижений во время налетов на московских анархистов в 1918 году, но летом того же года пожилой князь был вынужден перебраться в скромный деревянный домик в городке Дмитрове, примерно в 80 километрах к северу от столицы. Большую часть времени он проводил работая над рукописью книги об этике (которую так и не закончил) и принимая поток посетителей, включая Волина, Максимова, Эмму Голдман и Александра Беркмана.

Кропоткин был серьезно обеспокоен диктаторскими методами советского правительства. Он резко возражал против разгона Учредительного собрания и террористических методов работы Чека и сравнивал партийную диктатуру, навязанную большевиками, с «якобинскими взглядами Бабефа». Тем не менее в открытом письме к рабочим Западной Европы он побуждал их оказать давление на свои правительства, чтобы положить конец блокаде России и прекратить их участие в Гражданской войне. «Дело не в том, что нельзя возразить против методов большевистского правительства, – повторял Кропоткин. – Мы далеки от этого! Но вооруженная иностранная интервенция обязательно усиливает диктаторские тенденции этого правительства и парализует старания тех русских людей, которые готовы оказать помощь России, независимо от ее правительства, в восстановлении ее жизни».

В мае 1919-го, за год до этой декларации, Кропоткин встретился в Москве с Лениным, чтобы обсудить их разногласия. Дискуссия продолжилась в ходе краткой переписки, в которой .Кропоткин не отказывался от своих нападок на диктатуру большевиков. «Россия стала революционной республикой только по названию, – писал он Ленину в марте 1920 года. – В настоящее время ею руководят не советы, а партийные комитеты… Если существующая ситуация будет продолжаться, само слово «социализм» превратится в ругательство, что случилось с лозунгом «равенство» через сорок лет после правления якобинцев». Но Кропоткин не потерял надежды. «Я глубоко верю в будущее, – заверял он в мае 1920 года. – Я верю в синдикалистское движение… в течение ближайших пятидесяти лет оно превратится в могучую силу и приведет к созданию бесклассового коммунистического общества».

В январе 1921 года Кропоткин, которому было почти восемьдесят лет, заболел воспалением легких, что и привело к его кончине. Его давний ученик, доктор Александр Атабекян, который тридцать лет назад основал анархистскую библиотеку в Женеве, сидел у ложа своего умирающего учителя. Через три недели, 8 февраля 1921 года Кропоткин скончался. Его семья отклонила предложение Ленина об организации государственных похорон, и тут же был создан комитет по организации похорон из ведущих анархо-синдикалистов и анархо-коммунистов, которых объединила смерть их великого учителя. Лев Каменев, председатель Московского Совета, разрешил Арону Барону и еще нескольким другим арестованным анархистам на день покинуть тюрьму, чтобы принять участие в похоронной процессии.

Не обращая внимания на жгучий холод московской зимы, они прошли кортежем до Новодевичьего монастыря, места погребения предков Кропоткина. Они несли черные знамена, лозунги с требованиями освобождения из тюрем всех анархистов и плакаты с такими надписями: «Где есть власть, там нет свободы» и «Освобождение рабочего класса есть дело самих рабочих». Хор пел «Вечную память». Когда процессия проходила мимо Бутырской тюрьмы, заключенные трясли решетки на окнах своих камер и провожали покойного анархистским гимном.

Эмма Голдман произнесла речь над могилой Кропоткина, а студенты и рабочие возложили цветы на его надгробие. Место рождения Кропоткина, большой дом в старом аристократическом квартале Москвы, был передан его жене и товарищам для организации музея, где будет место его книгам, бумагам и личным вещам. Организацией его занялся комитет анархистов-ученых. В него входили Николай Лебедев, Алексей Солонович и доктор Атабекян, которым шли пожертвования от друзей и почитателей со всего мира.

Гражданская война в России оставила по себе мрачное наследие в виде голода, развала промышленности, нехватки горючего, личной ненависти и политического разочарования. Горечь этого урожая вызвала в Москве и Петрограде в первые недели 1921 года резкий рост крайнего напряжения, которое и подготовило почву для Кронштадтского восстания, события, которое, как заметил Ленин, «осветило реальность лучше, чем что-либо еще».

Ближе к концу февраля по крупнейшим предприятиям Петрограда прокатилась неожиданная волна забастовок. По рукам ходили листовки и прокламации. Часть из них требовала топлива и хлеба, ликвидации рабочих батальонов Троцкого, возрождения свободных советов и заводских комитетов, другие – свободы слова, восстановления Учредительного собрания, прекращения террора Чека и освобождения из коммунистических тюрем эсеров, анархистов и других политических заключенных.

Еще до конца месяца делегация матросов и рабочих с военно-морской базы Кронштадта, расположенной на соседнем острове Котлин, прибыла в столицу, чтобы присоединиться к одной из демонстраций забастовщиков. В самом Кронштадте проходили митинги поддержки на Якорной площади – где в июльские дни 1917 года Блейхман произносил свои пламенные речи – и на борту линкора «Петропавловск», стоящего в гавани. Настоящее восстание разразилось в начале марта на островной базе и на окружающем промышленном комплексе. Оно длилось две недели, пока части большевиков и добровольцев не пересекли замерзший Финский залив по льду и не подавили мятежников.

История кронштадтского радикализма возвращает к революции 1905 года. Мартовский мятеж 1921 года, так же как и предыдущие восстания в 1905 и 1917 годах, был бурным и неожиданным, но он не был организован, как об этом часто пишут, анархистами или какой-то другой единственной партией или группой. Скорее его участниками были радикалы всех мастей – большевики, эсеры, анархисты и много других, не имеющих четкой политической ориентации. Те анархисты, которые играли заметную роль в Кронштадте 1917 года, четыре года спустя здесь уже не присутствовали: матрос Железняков погиб в бою с деникинцами в 1919 году, Блейхман скончался в Москве в 1920 или в начале 1921 года, а Ярчук, обитавший в Москве, если не сидел в тюрьме, был, как и большинство его товарищей, под неустанным надзором Чека.

Тем не менее дух анархизма, который играл столь важную роль в Кронштадте во время революции 1917 года, отнюдь не исчез. В канун восстания анархисты распространяли среди моряков и рабочих листовки с лозунгами «Где есть власть, нет свободы», понося «железную дисциплину» и «принудительный труд», навязанный заводским рабочим большевистским режимом. Листовки повторяли знакомые анархистские требования: положить конец принудительному труду, восстановить рабочий контроль, сформировать независимые партизанские отряды вместо Красной армии, провести подлинную социальную революцию, которая и приведет к созданию бесклассового общества свободных коммун.