Авось получится и у меня. Да иного выхода и нет: парашютироваться поздно.

Но «авось» не получилось. Пропахав несколько метров, само лет врезался в бугор, и от сильного лобового удара я потерял сознание. Очнулся от страшной боли в ступнях. Ноги будто жгли раскаленным железом. Так оно и было: из подмоторной рамы било пламя, на мне горела одежда, а сам я висел на привязных ремнях вниз головой. При ударе о бугор самолет скапотировал и перевернулся.

Отстегнул ремни, вывалился из кабины и покатился по земле. Вдогонку раздался оглушительный взрыв. Баки…

Сгореть заживо мне не дала яма для полива огорода (самолет приземлился па крестьянском поле). Я скатился в нее в горящей одежде. Когда выбрался из ямы, она вспыхнула… Был взят в «плен» сбежавшимися крестьянами, которые едва не устроили надо мной самосуд — приняли за японского летчика. К счастью, в последний момент я умудрился разыскать в кармане полусгоревшей тужурки опознавательный лоскут красного шелка — перед вылетом не успел прицепить па грудь. Разъяренные крестьяне вмиг изменились, заволновались и бросились ко мне с радостными возгласами.

В наньчанский госпиталь меня принесли на носилках, в сопровождении огромной «свиты», словно богдыхана. Казалось, собралась вся крестьянская округа, узнав, что несут раненого советского летчика. В тот же день вечером в госпиталь пришли навестить меня П.В. Рычагов и А.С. Благовещенский. Застали они меня в жалком состоянии — запеленутого в бинты, сломанный нос в гипсе, рот опух так, что нельзя было шевельнуть языком.

— Хорош, нечего сказать, — мрачно пошутил Рычагов. — Но летать будешь: руки-ноги целы, даже голова на месте… Китайский доктор — профессор — говорит, через пару недель сможешь воевать.

Я показал глазами на Благовещенского: из-под халата у него виднелись бинты. Ранен?

— Не ты один везуч, — хохотнул Рычагов. — Еще одним «королем неба» у микадо меньше: схватился Алексей Сергеевич с лидером японских истребителей, а тот оказался полковником, «непобедимым» — весь самолет в молниях. «Король»… Вот и снял с него Благовещенский корону. Вместе с головой. Правда, самого чуть не прикончили — ребра задело.

Благовещенский покачал головой:

— Этого «короля» нам с Кудымовым пополам делить надо… Знаешь, сколько ты истребителей взял на себя? Девять! Считай, половину прикрытия. Ну, мы отделали их за тебя. Под орех…

А ведомые твои живы-здоровы. Пощипали их малость — подбили. Поэтому и пришлось тебе отбиваться от целой оравы.

Не помню уж, сколько именно самолетов потеряли японцы во время того налета на Наньчан, но потери были немалые.

А спустя еще несколько дней — вечером 23 февраля 1938 г., в День Красной Армии, я узнал о первом рейде советских бомбардировщиков в дальний тыл противника — на о-в Тайвань.

Идея и план этого дерзкого налета на крупную авиабазу противника принадлежали П.В. Рычагову и А.Г. Рытову. Высшее китайское командование было только проинформировано в общих чертах — имелись веские основания опасаться японских агентов, орудовавших в штабах.

В госпитале мне пришлось проваляться не две педели, как обещал китайский профессор, а почти месяц: раны заживали медленно. В палату к нам повадились неожиданные «доброжелатели» из местных русских эмигрантов. Но мы упорно «не понимали» их и отнюдь не баловали признательностью за столь «трогательное» внимание и сочувствие этих «графинь», «княгинь» и прочих «титулованных» особ, как они себя называли. Особенно настойчива была одна из барышень, подолгу сидевшая у моей койки. Как-то она подкараулила меня в госпитальном парке — я уже начинал совершать самостоятельные вылазки туда, тренируя совсем разучившиеся ходить ноги.

— Неужто вы так запуганы ГПУ, что боитесь даже рот раскрыть? — чуть не с отчаянием сказала она. — Да, я дворянка, мой отец и братья били вас, но мы настоящие патриоты России…

— Что вам, наконец, надо, «патриотам»? — не выдержал я. — А кто кого бил и побил, давайте не будем об этом — чтобы не расстраивать ваше благородие.

— Вы русский? — спросила девушка. — Ведь это все здесь знают.

— Тогда зачем спрашиваете? Но я не русский. Пермяк. Еще что?

— Пермяк — это из каких-нибудь туземцев? Однако…

Я так посмотрел на эту благородную «незнакомку», что та отшатнулась.

— Простите великодушно, я не хотела вас обидеть! У нас, видите ли, как бы это сказать…

— У вас не знали и даже не слышали про такую народность, господа «патриоты России»?

«Комиссара бы сюда, Рытова», — подумал я, совершенно забыв о том, что нарушаю его наказ не ввязываться в подобные разговоры.

Преследовал же меня этот «комплекс», вот и сорвался. Что было, то было: с пионерского детства мечтал стать летчиком, и как-то узнали о том мои домашние и соседи по деревне Верх-Юсьва тогдашнего Соликамского уезда. Подняли на смех: вон чего захотел… Тогда и услышал я это унизительное «куда уж нам», вбитое людям моей народности веками бесправия и невежества. А вбивали вот такие «патриоты России», вышвырнутые из собственной страны бурей революции, так говорил наш комиссар Андрей Герасимович Рытов, предостерегая от встреч о назойливыми «соотечественниками».