Открытые пустые глаза. Темные. Кукольные. Круто изогнутый нос, узкая переносица, круглый кончик. Синие губы. Лицо не человека, но наполовину мертвеца, наполовину неведомой твари. Мои легкие горят, я хрипло вдыхаю. «Ал».

– Один из неофитов, – произносит голос за спиной. – Что случилось?

– То же, что и каждый год, – отвечает другой голос. – Спрыгнул с обрыва.

– Полегче. Может, это просто несчастный случай.

– Его нашли на середине пропасти. По-твоему, он наступил на шнурок и… вуаля, споткнулся и пролетел пятнадцать футов?

Пальцы Кристины все сильнее и сильнее впиваются мне в руку. Надо сказать ей, чтобы прекратила, – становится больно. Кто-то опускается на колени рядом с Алом и закрывает ему глаза. Наверное, чтобы казалось, будто он спит. Глупо. Почему люди притворяются, что смерть – это сон? Это не сон. Не сон.

Что-то внутри меня рушится. Грудь теснит, душит, нет сил дышать. Я опускаюсь на землю и тащу Кристину за собой. Камни под коленями жесткие. Я что-то слышу, тень звука. Рыдания Ала, его крики по ночам. Надо было догадаться. По-прежнему не могу дышать. Прижимаю обе ладони к груди и раскачиваюсь назад и вперед, чтобы ослабить напряжение.

Моргнув, я вижу макушку Ала, несущего меня на спине в столовую. Подскакиваю в такт его шагам. Он большой, теплый и неуклюжий. Был большим, теплым и неуклюжим. Вот что такое смерть – переход на прошедшее время.

Я сипло дышу. Кто-то принес большой черный мешок для тела. Сразу видно, что Ал в него не поместится. Смешок поднимается по горлу и вылетает изо рта, придушенный и клокочущий. Ал не поместится в мешок для трупа; какая трагедия. Не завершив смешка, я закрываю рот, и смешок превращается в стон. Я выдергиваю руку и встаю, оставив Кристину на земле. Я убегаю.

– Держи.

Тори протягивает мне дымящуюся кружку, которая пахнет мятой. Я держу ее обеими руками, тепло покалывает пальцы.

Она садится напротив. Когда дело касается похорон, лихачи не тратят времени даром. Тори сказала, что они хотят принимать смерть сразу, как она наступает. В передней комнате тату-студии никого нет, но Яма кишит людьми, большинство из них пьяны. Не знаю, почему это меня удивляет.

Дома похороны окрашены мрачными красками. Все собираются, чтобы поддержать семью покойного, и никто не сидит сложа руки, но нет ни смеха, ни криков, ни шуток. И альтруисты не употребляют спиртное, так что все трезвые. Вполне естественно, что здесь похороны совсем другие.

– Выпей, – говорит Тори. – Тебе станет лучше, обещаю.

– Вряд ли чай поможет, – медленно произношу я.

Но все равно делаю глоток. Чай согревает рот и горло и тонкой струйкой течет в желудок. Я и не понимала, как сильно замерзла, пока не согрелась.

– Я сказала «лучше», а не «хорошо». – Она улыбается мне, но в уголках ее глаз не собираются привычные морщинки. – Думаю, «хорошо» теперь долго не будет.

Я кусаю губу.

– Сколько времени… – Я судорожно ищу нужные слова. – Сколько времени тебе потребовалось, чтобы прийти в себя после того, как твой брат…

– Не знаю. – Она качает головой. – Порой мне кажется, что я так и не пришла в себя. Порой я чувствую себя хорошо. Даже счастливой. Но мне понадобилось несколько лет, чтобы перестать строить планы мести.

– Почему ты перестала их строить?

Она смотрит на стену за моей спиной отсутствующим взглядом. Пару секунд барабанит пальцами по ноге и отвечает:

– Не то чтобы совсем перестала. Скорее… жду удобного случая.

Она стряхивает оцепенение и глядит на часы.

– Пора идти, – произносит она.

Я выливаю остатки чая в раковину. Выпустив кружку из рук, я осознаю, что дрожу. Плохо дело. Обычно мои руки дрожат к слезам, а я не могу разрыдаться перед всеми.

Я выхожу следом за Тори из тату-студии и спускаюсь по тропинке на дно Ямы. Толпа сгрудилась у обрыва, и в воздухе висит густой запах спиртного. Женщина передо мной кренится вправо, теряет равновесие и разражается смешками, падая на соседа. Тори хватает меня за руку и увлекает прочь.

Я нахожу Юрайю, Уилла и Кристину среди других неофитов. Глаза Кристины распухли. Юрайя держит серебряную фляжку. Он протягивает ее мне. Я качаю головой.

– Ну надо же, – произносит Молли за спиной и толкает Питера локтем. – Сухарем родился, Сухарем и помрешь.

Я не должна обращать на нее внимания. Ее высказывания ничего для меня не значат.

– Я прочла сегодня интересную статью. – Она наклоняется к моему уху. – Кое-что о твоем папочке и настоящей причине, по которой ты покинула свою фракцию.

Самозащита – не главная моя забота. Но ее легче всего осуществить.

Я поворачиваюсь и впечатываю кулак в челюсть Молли. Костяшки пальцев болят от удара. Не помню, как решила ударить ее. Не помню, как сжимала кулак.