И хотя с приходом пастухов мы не несли прямой ответственности за телят, этот случай все же сильно огорчил нас всех. Мы ли не хранили колхозное стадо, мы ли не оберегали его в дороге — и вот тебе! На самом финише! Проклятый ош сделал свое дело.

Узнали об этом в полдень. Мы уже завьючили коней и в полном сборе сидели на крыльце, поджидая ушедших к телятам Абросимовича и Марка Леонидовича. Борковский давал пастуху последние наказы. Они недосчитались теленка, пошли поискать и натолкнулись на его свежий труп.

— Что, голубчики, прокараулили? — с укором выпалил Борковский, подойдя к дому, и бросил Патокину на колени телячье ухо с круглой металлической бляхой. Такими бляхами были помечены все наши телята.

Ребята роем окружили Борковского.

— Не спешите, — остановил он их. — Поздно! Теперь без вас обойдутся. Чтобы ноги ничьей не было за сараем.

Мы вошли в избу. Борковский бесцеремонно стащил с меня патронташ, протянул его Марку Леонидовичу.

— Выбирай.

Марк Леонидович придирчиво осматривал папковые патроны, для верности щелкал по ним желтым от табачного дыма ногтем, тряс возле уха. И все-таки спросил:

— Надежные?

— Вполне, но в них дробь.

— Это переделаем, пули всуну. Порох как, сухой, нет?

— Они только вынуты из коробки, коробка была залита воском. Должны быть сухие.

Пастух повернул в пустой угол стволы «ижевки», померил патроны по патронникам.

— Пойдут.

Мы выковыривали пыжи из этих патронов, высыпали дробь, а вместо нее вставляли плохо обкатанные круглые пули. Патроны с пулями были и у Марка Леонидовича, но старые, подмоченные за дорогу. Потом мы сели на лошадей, поехали к задранному теленку. Поехали на лошадях для предосторожности: следы человека могли отпугнуть осторожного зверя. Теленок лежал в ста метрах от скотника, в редком березняке, наскоро припорошенный мхом и травой. Косолапый разбойник пытался оттащить тушу подальше, но что-то помешало ему. По смятой траве, по клочьям шерсти, разбросанной там и тут, легко было восстановить картину неравного поединка.

...Вот уже несколько дней зверю не давали покоя телята. Он видел их днем на выпасе, слышал мычание ночью в скотнике и смелел все больше. Когда ребята гнали телят на отдых в загон, крался к загону и медведь. Но днем лаяли собаки, ходили люди, и медведь боялся нападать на животных.

Утро последнего дня он таился на краю пастбища в неглубоком заросшем овражке. В полдень телята знакомой тропой направились к загону на отдых, а люди, привыкшие к их смирению, ушли к дому еще раньше. Зверь потихоньку, стороной опередил телят и прилег у изгороди.

Стадо пошло в загон левым отсеком, и лишь одна телка пошла правым. Крыло прясел увело ее вниз, в бурьян. И она вышла прямо на притаившегося здесь медведя.

Недолгой была схватка. Ошеломленная страхом телка не успела пикнуть. Огромным прыжком зверь подоспел к жертве и обрушился на нее многопудовой тяжестью...

— Справишься? — тихо спросил Борковский Марка Леонидовича. — Без помощников обойдешься?

Пастух обидчиво натянул толстые губы.

— Неуж впервой, Абросимович? Зачем спрашиваешь? Завечеряет и сяду. А вы отправляйтесь с богом.

Не думали мы, что будет такое расставание с полянами. Проклятый ош не дремлет. Отдали пастухам почти все дробовые патроны, банку пороха и выехали. Сегодня мы успеем дойти только до первой поляны, переночуем в избушке, а уж завтра двинем к дому. Успеть бы уйти с гор, пока стоит хорошая погода, пока не вышла навстречу никому не нужная спасательная «експедиция».

Ходко идут отдохнувшие лошади, даже хромой старый Тяни-Толкай поджимает передних. У него похрустывают в суставах коленки, будто там не кости, а сырая картошка. Гарцует, порываясь вперед, шалый Петька, равнодушной рысцой шлепает по земле стертыми подковами мохноногая Машка.

Вся наша «кавалерия» в хорошей форме — кони сытые, полные сил, а главное — полны желания поскорей добраться до родных конюшен.

На каждой лошади по два человека. С нами, взрослыми, идет один Сашка Смирнов. Он сам отказался ехать: второй день страдает расстройством желудка. Ребята смеются, но Сашке не до смеха. Пройдет с полкилометра — и за куст. Мы ждем его. Сашка осунулся, по-стариковски скрючился. Теперь он на всякий случай не застегивает на пряжку штаны, придерживает их рукой. Вчера Абросимович давал ему какие-то таблетки от поноса — не помогли. В животе его уркает и булькает, словно там переливают воду.

Мы опять остановились, поджидая Сашку.

— Ну так что, друг, дотянешь, нет до избушки? — спросил Абросимович. — Там я достану тебе черемухового корья. Здорово помогает!

Сашка печально посмотрел на него из-под редких ресниц впалыми влажными глазами и ничего не ответил.

— Надо, Саша, все-таки знать меру, — осторожно усовестил его Абросимович. — Сколько ты вчера съел мяса?

— Не знаю. Может, кило, может, больше... Жареное ел...

К дому на первой поляне мы пришли вечером. Пришли на час позже каравана. Болезнь и двенадцать километров так вымотали Сашку, что напоследок он садился за каждую колодину. Уложили его на нары, Серафим дал ему закреплющее, а сам пошел за корьем.