— Ну, знаете, скажу я вам! — закричал Мосс. Когда он делал вид, что разгневан, голос становился пронзительнее, а выговор преувеличенно оксфордским. — Куда вы меня ведете?

— Вы уже здесь проходили, по крайней мере, раз шесть! — бросил ему Стенхэм через плечо.

Одиннадцать столетий тому назад город начал строиться на самом дне окруженной холмами впадины, очертаниями напоминавшей слегка наклоненную чашу; шли века, в городе появлялись все новые постройки из кедра, мрамора, земли и плитки, они заполняли чашу, переливаясь через ее края. Поскольку центр находился в самой нижней части, все городские пути так или иначе вели к нему, сначала непременно надо было спуститься и только потом выбрать направление подъема. За исключением тропинок, которые, следуя течению реки, уводили во фруктовые сады, все остальные дороги шли вверх, начинаясь в самом сердце города. Долгий подъем в полуденную жару был изнурительным. Час спустя они все еще с трудом одолевали запруженные народом переулки западного холма. Туман полностью рассеялся, высокое небо слепило синевой. Улица стала шире, внезапно на нее высыпала ребятня, возвращавшаяся из школы домой. Мосс и Стенхэм наконец смогли идти рядом. Стараясь перекрыть детский гомон, Мосс сказал:

— Может быть, вы все же скажете мне, куда мы идем? Когда мы упремся в стену, я думаю, нам вряд ли удастся сквозь нее пройти. Не кажется ли вам, что лучше добраться до Баб эль-Хадида?

— Вы думаете? — ответил Стенхэм намеренно уклончивым тоном. Он отлично знал, куда идет, но забавно было до последней минуты притворяться, что блуждаешь без цели, а затем, сделав внезапный виртуозный поворот, поразить Мосса, выведя его на давным-давно знакомое место.

— Похоже, вы приготовили для меня какую-то чрезвычайно впечатляющую штучку, — пробормотал Мосс с нарочито смиренным видом, — но, должен вам сказать, на этот раз вам вряд ли удастся меня провести.

— Никаких штучек, — простодушно заверил его Стенхэм. — Мы всего лишь направляемся прямым ходом в Зитун. Или, по крайней мере, мне так кажется. Дойдем до следующего поворота, и все станет ясно.

За поворотом им открылся короткий пыльный переулок. Впереди виднелась арка; под ней араб-полицейский в феске разговаривал с солдатом-сенегальцем. Как только Стенхэм и Мосс вошли под арку, ветер дохнул им в лицо, послышалось журчанье стремительно бегущего потока. Череда холмов открылась перед ними.

— Вы неподражаемы, — восхищенно произнес Мосс. — Не иначе как эти ворота — дело ваших рук. Как они называются? Или они безымянные?

Стенхэм перешел дорогу и остановился у парапета, глядя на поднимающиеся по другую сторону узкой долины зеленые склоны.

— Конечно, у них есть название. Баб Дар эль-Паша.

— Перестаньте! — крикнул Мосс. — Вы прекрасно знаете, что таких ворот нет. Я могу перечислить их все наизусть от Баб Сегмы до Баб Махрука и обратно, но в моем перечне эти ворота не значатся.

— Значит, ваш перечень необходимо расширить. Баб Дар эль-Паша — новые ворота, их прорубили в стене лет двадцать-тридцать назад, чтобы можно было подавать машину прямо к дому паши.

— Вандализм, — заметил Мосс.

Короткий подъем вел от того места, где они стояли, к гостинице. Студенты из колледжа Мулая Идрисса съезжали по холму на велосипедах, направляясь домой обедать, большинство из них носило очки в роговой оправе и мешковатые европейские костюмы, не знакомые с утюгом и щеткой с того самого дня, как были сшиты.

Шелковицы, росшие по берегам протока, не такие живописные, как выстроившиеся вдоль дороги высокие тополя с трепещущими на ветру кронами, тем не менее, вызывали куда больший интерес у сновавшей между ними ребятни. Мальчишки яростно хлестали ветви длинными бамбуковыми шестами, и листья, покачиваясь в воздухе, падали вместе с незрелыми ягодами. Желтый «Эмджи» Кензи был припаркован перед входом в Зитун. Дети облепили его со всех сторон: они стояли на фарах и бампере, забирались внутрь и устроили настоящую потасовку на переднем сиденье за честь хоть ненадолго посидеть за баранкой. Когда Стенхэм с Моссом поравнялись с машиной, подросток, старательно выводивший слово «Мохаммед» шариковой ручкой на брезентовом верхе, даже не тронулся с места. Вероятно, он считал свой вклад в коллекцию каракулей и рисунков, украшавших машину, не столь уж и значительным, там было много гораздо более эффектных и поразительных. На дверцах и капоте повсюду были нацарапаны гвоздями и мелкими камешками ухмыляющиеся рожицы, руки Фатимы [83] и разнообразные надписи, выполненные как латинскими, так и арабскими буквами.

— Вы только поглядите, — сказал Стенхэм. Он вплотную подошел к подростку, который мельком взглянул на него, не прерывая своей кропотливой работы,

— Chnou hada? Что ты делаешь? — спросил он мальчишку.

Тот улыбнулся и бесхитростно ответил:

— Ничего.

Стенхэм ткнул пальцем в надпись на брезенте.

— Ну, а это? Это что такое?

— Это автомобиль.

В голосе его послышалась холодность, причиной которой несомненно было то, что иностранец, по всей видимости, принял его за невежественного деревенского парня.

— Нет, я о слове.

— Мохаммед.

— И зачем же ты его написал?

— Потому что меня так зовут.

— Но зачем ты пишешь его на машине?

Юнец пожал плечами, ясно давая понять, что считает этот допрос совершенно беспочвенным и неинтересным, и снова поднял руку, намереваясь завершить пышный узор, которым он обвел уже написанное имя. Но Стенхэм схватил его за руку и решительно остановил ее. Несколько мальчишек помладше подошли поближе и внимательно наблюдали за сценой.