Телемах не присутствовал при жертвоприношении. Он был в это время в бане. Омытый и натертый чистым маслом, вышел он из бани и присоединился к пирующим. По окончании пира Нестор велел запрячь в колесницу коней и отвезти Телемаха в Спарту. Быстро были запряжены кони, и колесница снабжена была хлебом, вином и другой пищей. Телемах вошел в колесницу, с ним сел Писистрат, взял в руки вожжи и погнал коней. Быстро помчались кони в долину, и скоро скрылся с глаз путников Пилос с высокими башнями. Целый день мчались кони, солнце село, потемнели дороги. Путники прибыли в Феру, в дом Диоклеса. Диоклес радушно их принял, угостил и дал им ночлег. На другой день продолжали они путь свой по роскошным полям, изобильным пшеницей, и к закату солнца прибыли в Спарту.

Колесница остановилась перед дворцом царя Менелая. Менелай в это время праздновал свадьбу дочери своей Гермионы с Неоптолемом, царем Фтии, и другую — сына своего Мегапенфа с одной благородной девицей из Спарты. Когда юноши остановились вместе с колесницей у высоких ворот дворца, их увидел прежде других слуга и спальник Менелаев Этеоней и сообщил о приезде незнакомцев. «Царь Менелай, — сказал он, — два гостя прибыли, иноземцы они и, кажется, из племени Зевса [87] . Что повелишь нам? Отпрячь ли коней их, или отказать им, чтобы у других искали приюта?» С гневом отвечал ему Менелай: «Неглупый ты человек, Этеоней, а говоришь как младенец. Мы сами не раз пользовались гостеприимством у чужих людей, прежде чем воротились на родину и успокоились. Скорее вели отпрячь коней и пригласи обоих странников на наш семейный пир». Так говорил Менелай. Тотчас созвал Этеоней слуг, велел им отпрячь коней и привязать их к яслям, полным ячменя и овса. Чужеземцы, войдя во дворец, не могли надивиться блеску его и красе. Освежившись купанием, натершись маслом, облекшись в прекрасные одежды, вошли они в залу и сели возле царя Менелая на стульях. Дружески взял их Атрид за руки и сказал: «Друзья, откушайте на здоровье пищи нашей. Когда же утолите голод вы, я спрошу вас, что вы за люди. Оба, конечно, не низкого рода, а дети царей». Тут он подал им кусок жареного мяса из почетной, собственной, части, отделив его своею рукой. Когда утолили они свой голод, Телемах обратился к спутнику и тихо сказал ему: «Видишь, возлюбленный друг мой Писистрат, как много здесь блестящей меди; как блистает все золотом, серебром, янтарем и слоновой костью! Один Зевс на Олимпе имеет такие палаты! Что за богатство! С изумлением смотрю я на все это». Вслушался в их речь Менелай и сказал им: «Милые дети, с Зевсом не может соперничать ни один смертный: дом и сокровища его нетленны. Но из людей едва ли кто померится со мною богатством: много добра после долгих странствий привез я на своих кораблях в отчизну. Видел я Кипр, посетил финикиян, египтян, проник к эфиопам, гостил у сидонян, эребов и, наконец, был в Ливии. Но в то время как странствовал я, милый брат мой погиб от убийцы. С тех пор постылы мне стали все сокровища. Горестно было мне видеть истребление славного дома. Рад бы остаться я с третью того, чем владею, лишь только бы были на свете те мужи, которые погибли под Троей из-за моего дела. Всего же больнее мне вспомнить об Одиссее, потерпевшем великие бедствия. До сих пор неизвестно, жив он или умер: плачут о нем безутешные Лаэрт с Пенелопой, плачет и юный Телемах, бывший еще в пеленках, когда Одиссей удалился из дома». Так сказал Менелай и неумышленно пробудил он скорбь в Телемахе: юноша прослезился и закрыл глаза пурпурной мантией. Атрид догадался, кто был его гость, но не знал, спросить ли Телемаха об Одиссее или дождаться, пока начнет сам он.

В то время как, рассудком и сердцем колеблясь, молчал Атрид и не знал, что ему делать, из высоких покоев своих вышла Елена, светлой Артемиде подобная. Служанка подставила ей стул, другая подостлала прекрасный ковер, третья положила перед нею корзину с сученой пряжей, а на ней золотую прялку с волнистой, пурпурного цвета шерстью. Елена села на стул возле супруга и тихо спросила его: «Менелай, известно уже или нет, кто эти юноши, вступившие в дом наш? Может быть, я ошибаюсь, но никогда не видала я, чтобы кто-нибудь напоминал так Одиссея, как один из них». И Менелай в ответ ей: «Так и мне кажется, жена! Дивное сходство! Такие же ноги и руки, то же выражение глаз; та же голова и такие же густые кудри на ней; а когда, помянув Одиссея, я стал говорить о бедствиях, вытерпленных им из-за меня, с ресницы, его пала слеза, и он закрылся мантией». Писистрат услышал этот разговор и сказал Менелаю: «Ты угадал, благородный Атрид, он сын Одиссея, но, осторожный и скромный, он не смеет вступить в разговор с тобой. Отец мой Нестор послал меня с ним в Спарту, чтобы узнать, нет ли каких слухов об Одиссее». — «Боги! — воскликнул Менелай. — Так это и вправду сын милого мне друга, потерпевшего из-за меня столько тревог! Я надеялся, что самому Одиссею докажу всю мою дружбу, но мне на долю не выпало такого счастья: Кронион не хотел дать возврата злосчастному». Так сказал Менелай, и глубокая печаль взволновала душу его. Жаль стало Елене и Телемаха, и мужа; зарыдала она; зарыдал и Писистрат, вспомнив о брате своем, дивном Антилохе, павшем под Троей от руки Мемнона. Успокоившись, Писистрат сказал Менелаю: «Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех смертных: так говорит и отец мой, Нестор. Но послушай меня, многоумный, мне отнюдь не противен плач о возлюбленных мертвых; нам, страдальцам, одна надежная почесть: слезы с ланит и отрезанный локон волос на могиле; я утратил брата; был он не последний меж аргосских воинов. Но не люблю я слез за вечерней трапезой; скоро взойдет заря румяная». Так сказал Несторов сын, и Менелай согласился с ним. Отложив печаль и отерши слезы, хозяин и гости снова начали пировать. Когда же приступили они к яствам и напиткам, царица подлила в круговые чаши соку, дающего сердцу забвение бедствий. Щедро наделила им в Египте Елену Полидамна, супруга Фофна. Кто отведает вина с этим соком, тот целый день не уронит слезы, даже когда погибнут перед его глазами брат или сын. И все пирующие забыли о своем горе, и Елена с Менелаем рассказали юношам, какие услуги разумный и неустрашимый Одиссей оказал аргосскому войску. «Много посетил я стран, много видел мудрых и мужественных людей, но не видел еще мужа, Одиссею подобного». Так окончил Менелай речь свою и простился с гостями.

На следующее утро царь спросил у гостя о цели его путешествия, и когда Телемах рассказал ему о буйстве женихов, Менелай воскликнул: «Горе безрассудным! Страшная участь постигнет их от руки Одиссея! Он жив еще и воротится на родину». Затем Менелай рассказал Телемаху о том, как на острове Фаросе старец Протей сообщил ему, что Одиссей на острове нимфы Калипсо и, не имея корабля и гребцов, не может достигнуть родины. Но больше ничего не мог Атрид сказать об Одиссее. Менелай упросил Телемаха пробыть у него еще одиннадцать или двенадцать дней и обещал отпустить его с богатыми подарками.

Однажды женихи, по обыкновению, забавлялись на дворе перед царским домом игрою в диск и дротик, между тем как Антиной и Эвримах, знатнейшие между ними, вожди всего сонма, сидели в стороне и не принимали участия в состязаниях. К ним подошел Ноэмон, сын Фрониев, и сказал Антиною: «Антиной, скоро ли воротится Телемах из Пилоса? Он отплыл на моем корабле, и мне необходим тот корабль: нужно плыть в Элиду и взять там одного лошака из стада». И Антиной и Эвримах удивились словам Ноэмона: они думали, что Телемах или у свинопаса Эвмея или в поле, где пасутся стада овец. «Скажи мне, Ноэмон, — спросил Антиной, — когда отправился Телемах из Итаки и кто его спутники? Добровольно ли отплыли с ним благородные юноши Итаки или им взяты рабы? Скажи мне также, силою ли взял юноша корабль или ты дал ему добровольно по его просьбе?» — «Я сам отдал; да и кто бы отказал такому мужу, постигнутому бедою. Вместе с ним отправились храбрейшие юноши из народа; во главе их — Ментор, а может быть, бог: дивного Ментора видел я вчера здесь, в Итаке». С этими словами Ноэмон оставил женихов и отправился в дом свой. Антиной и Эвримах были вне себя от гнева. Когда окончилась у женихов игра, Антиной обратился к собранию с такими словами: «Горе, великое дело совершил Телемах. От него мы не ждали такой отваги. Мальчик, он ускользнул от нас, добыл прочный корабль, взял отличнейших из народа, а мы и не заметили. Затеял он погубить нас, но не бывать этому: пусть лучше он сам погибнет! Дайте мне быстрый корабль и двадцать гребцов; я подстерегу Телемаха на обратном пути между Итакой и Замом: на гибель себе самому пустился он разыскивать след отца». Все похвалили его решение, торопили его и обещали доставить все, в чем он нуждался. Затем отправились женихи во дворец. Но злые замыслы врагов Телемаха не остались тайной. Глашатай Медонт, поневоле служивший женихам, стоял за двором у стены и слышал все, что они говорили. Тотчас же поспешил он во дворец и рассказал царице, что женихи замышляют убить ее сына, когда он будет возвращаться из Пилоса. Замерло сердце у царицы, подкосились колена, голос отказался служить ей, очи наполнились слезами. Наконец, собравшись с духом, обратилась она к Медонту: «Скажи мне, глашатай, зачем отплыл из Итаки сын мой, что заставило его пуститься в опасное море? Или он хочет, чтобы и его имя исчезло в потомстве?» — «Царица, — отвечал ей Медонт, — я не знаю, последовал ли Телемах внушению бога или собственного сердца. Он отправился в Пилос затем, чтобы сведать, погиб Одиссей или есть надежда увидеть его в Итаке». С этими словами он удалился. Опечалилась Пенелопа, села она на пороге горницы и громко зарыдала; рыдали с нею и все служанки, находившиеся в доме.

«Милый, тяжко поразил меня Зевс Олимпиец бедами. Ни одна жена на свете не выстрадала, сколько пришлось выстрадать мне. Прежде погиб доблестный, славный супруг мой, а теперь бурные ветры умчали милого сына моего из родной Итаки. А я и не знала об этом. Зачем не разбудили вы меня: ведь собрался он удалиться отсюда не без вашего ведома. Когда б заметила я, что он намерен удалиться, наверное, уговорила бы я его остаться со мною, или разве мертвую покинул бы он меня в этом жилище. Позови мне скорей старика Долия, верного слугу; пусть сходит он к Лаэрту и попросит совета его. Все обдумав, Лаэрт подаст, быть может, разумный совет». В ответ Пенелопе сказала тогда верная няня Эвриклея: «Свет наш, царица, повелишь ли ты казнить меня беспощадною медью, или я ничего не скрою от тебя. Мне было известно все, и сама я выдала Телемаху на дорогу вина и хлеба; но я поклялась молчать до двенадцати дней. Он не хотел, чтобы горевала ты, не хотел, чтобы поблекла у тебя от скорби свежесть лица. Ты же, царица, омывшись и облекшись чистой одеждой, войди с рабынями а свою верхнюю горницу и там сотвори молитву перед Афиной Палладой: она, конечно, спасет Телемаха от смерти. Пощади старика Лаэрта, и без того довольно у него печалей: вечные боги возненавидели род Аркисия; но неужели не оставят они никого из этого рода, кто бы властвовал над Итакой?»

Пенелопа послушалась совета Эвриклеи и, помолившись Афине Палладе, удалилась в опочивальню. Полная грустных мыслей, долго не могла она сомкнуть глаз. Богиня Афина послала Пенелопе сон. К изголовью ее подкрался призрак Ифоимы, супруги Эвмела, царя фессалийской Феры, и промолвил: «Пенелопа, печальная, спишь ты? Боги не велят тебе плакать и сетовать; твой сын возвратится невредимый, ему помогает Афина; она послала меня сюда возвестить тебе это». Полная сладкой дремоты, Пенелопа так отвечала мнимой сестре: «Друг мой, сестра, как пришла ты сюда? Мы виделись до сих пор так редко. Если же ты богиня, то открой мне, жив мой сын или его уж не стало и сошел он в область Аида». Не дал ответа призрак и исчез. Пробудилась от сна Пенелопа; покинула ложе; ожила сердцем.

Той порой женихи снарядили корабль. Антиной с друзьями отплыл на нем к скалистому острову Астеру, что лежит между Этакой и Замом. Там стал он поджидать Телемаха.

Гермес, вестник Зевса, поспешил с Олимпа к острову Огигии, чтобы возвестить прекрасной нимфе волю богов. Легкой чайкой пронесся он над морем и скоро достиг пространного грота нимфы. Там увидел он богиню. Огонь пылал в ее очаге, и далеко по острову разносился прекрасный запах горящего кедра. Дивные песни пела богиня, сидя с золотым челноком за узорной тканью. Густо разрослись вокруг пещеры ее тополя, ольха, благовонные кипарисы; под лиственной тенью гнездились длиннокрылые птицы, кобчики, совы, морские вороны. Покрыв сетью зеленой стены глубокого грота, рос виноград, и на ветвях его висели тяжелые пурпурные грозди, и четыре источника, извиваясь, бежали рядом светлой струею. Вокруг зеленели мягкие луга, полные сочных злаков, фиалок, петрушки.