“Это бьет по больному месту: мол, я в Лондоне что хочу, то и делаю, и тебе, Володя, здесь меня не достать!”

Михаил Ходорковский.

“В Книге рекордов Гиннеса возвращение Ходорковского в Россию, безусловно, должно было бы стоять в первой строчке раздела “Самые дорогостоящие ошибки” — эта обошлась в 16 миллиардов долларов, не говоря уже о потере личной свободы”.

Николя Фуке — опальный олигарх.

“Ваше Величество! Почему вы так со мной поступили? — Ты так и не понял? — удивился Людовик. — Да потому что я могу!”

В 1946 году Джордж Кеннан, архитектор “Доктрины сдерживания” СССР написал: “В основе невротического представления Кремля о мировой политике лежит традиционное инстинктивное чувство неуверенности в себе, страх перед более компетентным, сильным, лучше организованным обществом… Российские правители всегда чувствовали, что их власть не выдерживает сравнения с политическими системами западных стран”. По мнению Кеннана, внешняя агрессивность Кремля вызвана исконным русским комплексом неполноценности, и ее невозможно умиротворить жестами доброй воли.

Кеннан был провидцем, потому что одной аналитической статьей он вскрыл наивность тогдашних творцов западной политики, не замечавших этой глубинной агрессии российской власти. Сам Рузвельт, отправляясь на Ялтинскую конференцию, сказал: “Я думаю, что Сталин не хочет ничего, кроме безопасности для своей страны. Если я дам ему все, что он захочет, то, noblesse oblige, он начнет работать на благо демократии и мира”.

С похожей наивностью руководители Запада отнеслись и к новоиспеченному российскому лидеру, возникшему из ниоткуда в новогоднюю ночь в канун 21 века. Они думали, что будучи ставленником Ельцина, Путин разделяет его мечту: войти в клуб рыночных демократий на правах пусть и не полноценного еще, но подающего надежды участника западной цивилизации. Поэтому, когда стали поступать сообщения о зверствах российских военных в Чечне, разгроме свободной прессы и уничтожении введенных Ельциным институтов демократии, в Вашингтоне и Лондоне поначалу решили этого не замечать, надеясь, что традиционный прозападный импульс, исходящий от образованного класса, и чаяния новой элиты, осознавшей экономические преимущества свободы, возобладают над исконным российским варварством.

Но постепенно оптимизм остыл: стало ясно, что Западу в обозримом будущем цивилизовать эту страну не удастся.

Однако Россия была важна как экспортер нефти и газа и как хранитель советского арсенала оружия массового поражения, которое не должно попасть в руки террористов. И тогда западные лидеры стали относиться к Путину по принципу, который во времена холодной войны был не без успеха отработан на антикоммунистических диктатурах Латинской Америки: “Он, конечно, сукин сын, но он — наш сукин сын”. Но и тут их ждало разочарование. Это был отнюдь не их сукин сын.

Задиристость Путина по отношению к Западу неуклонно возрастала. Он напоминал Сталина, который неожиданно и без всяких провокаций стал проявлять враждебность по отношению к бывшим союзникам после Второй мировой войны несмотря на все попытки его умиротворить. Буш и Блэр, как в свое время Рузвельт, не могли понять, из-за чего Путин на них обижается, ведь им-то самим казалось, что они весьма благосклонны к застенчивому малорослому русскому президенту, которого Буш ласково прозвал “Пути-пут”. Чем больше Пути-пут огрызался, тем сильнее англо-американцы старались его задобрить.

С точки же зрения Путина, его взаимоотношения с Западом были сплошным разочарованием. Поначалу он принял за чистую монету их милые улыбки, встречи в верхах, разговоры о союзничестве в борьбе с исламскими фанатиками и перспективах торговли и взаимовыгодного сотрудничества. В этих разговорах было все, что хотели услышать два крыла путинской стаи: “нефтяники” и “силовики”. Первым нравилось продавать энергоресурсы на Запад, купаться в роскоши и постепенно вытеснять шейхов и султанов из лондонских и средиземноморских дворцов. Вторых прельщала возможность следить за порядком в стране, собирать дань с нефтяников и иных бизнесменов и делить с американцами сферы влияния и рынки сбыта продукции ВПК. Так, во всяком случае, они понимали разговоры о сотрудничестве в области безопасности.

Но по мере развития событий Путину стало понятно, что под словом “интеграция” западные партнеры понимают именно ослабление его собственной власти внутри страны и ограничение влияния России в мире. Они стремятся установить гегемонию, как его и учили когда-то в Краснознаменном интституте! Нет, он совершенно не собирался интегрироваться с Западом на условиях, которые ему предлагают. Все эти разговоры о демократии, правах и свободах есть не что иное, как попытка подорвать власть, доставшуюся ему по праву в бою с Примусом, вдохнуть новые силы в его соперников — олигархов, региональные кланы, чеческих сепаратистов и так называемых демократов. Но он с детства знает что сильная власть лучше слабой. Слабых бьют. Почему он должен делить власть с людьми, которые только и думают, как занять его место? Почему он должен позволять им безнаказанно себя оскорблять, сваливать на него ответственность за все проблемы, плести интриги за спиной, смущать народ? Нет, уж если История доверила ему роль лидера нации, то для того, чтобы он выполнил миссию спасения России, а не выживал от кризиса к кризису, как его предшественник. Он должен быть полным хозяином в доме.

Что же касается места России в мире, то не пойдет он в младшие партнеры к американцам! Он оскорбился, когда Буш благосклонно сообщил человечеству, что увидел нечто симпатичное в путинской душе, заглянув ему в глаза. Почему, собственно, никого не интересует, увидел ли Путин что-то в глазах Буша?

Охлаждение Путина к англо-американцам началось из-за Чечни. Недостаточный энтузиазм в связи с российской антитеррористической операцией показал, что цель их не допустить, чтобы Россия “поднялась с колен”. Ведь сепаратизм чеченцев был продолжением распада СССР, крушение которого он назвал “величайшей геополитической катастрофой 20-го века”. Отказываясь поддержать его войну, Запад явно желал ускорить дальнейший развал России, превратить вековую империю в обычную европейскую страну вроде Италии или Франции. Именно в этом, полагал он, и состоит их тайный замысел, когда они твердят о демократии и реформах.