Я ничего об этом не знал и здорово разозлился. Саша никогда не проявлял интереса к религии. Он говорил мне, что не понимает верующих. Его самой сильной страстью было желание победить врагов. Правда, иногда он произносил слова вроде “Я — чеченец”, но это отнюдь не делало из него мусульманина. Это было выражение солидарности, подражание президенту Кеннеди, который изрек “я — берлинец”, посетив Берлинскую стену. Не говоря уже о том, что 22 ноября Саша едва ли отдавал себе отчет в том, что делает.

— Ахмед, я понимаю, почему он это сделал, — сказал я. — Как русский, он чувствовал вину за Чечню, это был жест солидарности. Вроде немцев, которые объявляли себя евреями после Холокоста. Но это ошибка, Ахмед. Это не поможет чеченскому делу. Посмотри что происходит в мире, взгляни в лицо реальности. Кремль только и ждет подобной ошибки от нас, вся их пропаганда тут же бросится переводить стрелки с убийства Саши на его переход в Ислам. Ты играешь против себя самого, забиваешь гол в свои ворота.

— Я ни во что не играю, — сказал Ахмед. — Все было сделано по закону. Он — мусульманин.

Упрям, как мул, подумал я. Может, именно благодаря этому упрямству русским так трудно их победить.

— Послушай, я не разбираюсь в исламе, но кое-что понимаю в биохимии. Если учесть количество наркотиков, которое получил в тот день Саша, не думаю, что он был способен на рациональные действия.

— Вопросы веры не относятся к рациональным действиям, — сказал Ахмед. — Он мусульманин.

В спор вмешалась Марина:

— Пусть каждый думает о Саше так, как ему нравится, — сказала она рассудительным тоном отличницы. — Ты, Ахмед, можешь устроить службу в мечети, а мы устроим в храме.

Марина постановила, что Сашу похоронят на светской части кладбища, и на могиле не будет никакой религиозной символики.

7 декабря, под проливным дождем, под охраной полиции, отгонявшей от нас журналистов, Сашу похоронили на Хайгейтском кладбище посреди викторианских знаменитостей и некоторых выдающихся атеистов, таких, например, как Карл Маркс и первооткрыватель электричества Майкл Фарадей.

САШИНА СМЕРТЬ БЫЛА долгой, мучительной, неотвратимой. Кошмары атомного уничтожения — от грибоподобного облака Хиросимы до смертоносного дождя Чернобыля, не шли у меня из головы, когда я вспоминал, как он угасал у меня на глазах. С того момента, как он сделал свой смертельный глоток, у него не было никаких шансов; он получил дозу, эквивалентную двукратному пребыванию в эпицентре Чернобыля, а ведь все, кто был там один раз, умерли в течение двух недель. Его случай войдет в историю медицины как единственный пример столь высокой дозы радиации, разрушившей организм изнутри: сначала желудочно-кишечные мучения, будто он выпил крутого кипятку, потом фаза “ходячего призрака”, когда все клетки, лишившись ДНК, продолжают работать по инерции до тех пор, пока органы и системы тела не начинают отказывать один за другим. Страшнее не бывает.

И вместе с тем, трудно представить себе более значимый и наполненный смыслом конец, если эти термины вообще уместны, когда говоришь о смерти. Саша, опер божьей милостью, раскрыл свое собственное убийство, назвав исполнителя и заказчика еще до того, как были собраны доказательства и найдено орудие преступления. Неисправимый конспиролог, он не только выдвинул самую невероятную теорию заговора, но смог, ценой собственной жизни, ее с неопровержимостью доказать. И выполнить свой долг опера перед другими жертвами — жильцами московских домов, зрителями Норд-Оста, Юшенковым, Щекочихиным, Аней Политковской и полуисстребленным горным народом.

Размышляя о Сашиной жизни, главное, что я вижу — это чудо произошедшей с ним метаморфозы, грандиозного перерождения, когда белое стало черным, добро и зло поменялись местами, а грешники стали праведниками. Когда я встретил его в Турции, он был напуган и слеп. Но подобно путнику в древней притче, “чешуя отпала от глаз его и вдруг он прозрел”. За шесть коротких лет после побега, запутавшийся и напуганный участник преступной и злобной клики, он увидел свет, обрел ясность и храбрость, сделал все, что мог, и принял мученическую смерть. Будь я религиозным человеком, я развил бы здесь темы покаяния, искупления и спасения души. Но ограничусь лишь тем, что скажу, что Саша удивил меня, оказавшись гораздо более высоким и цельным человеком, чем многие и многие.

Что же касается Марины, то она так и не научилась думать о Саше в прошедшем времени: “Он такой суперреальный, земной, конкретный, он так сильно меня зарядил, что на этом заряде я двигаюсь до сих пор, как будто мы соединены проводами, и заряд не иссякает и не кончится никогда”.

Дом Литвиненко в Мосвелл-Хилл. (Andrew Stuart/EMPICS/Landov)

“В доме всю ночь работали люди, облаченные в ярко-желтые балахоны, резиновые сапоги, перчатки и противогазы”.