— Так и есть, он повезет свидетельство!

— Э, нет, — говорили другие, — он без цилиндра.

И верно, одет он был в куртку из буйволиной кожи, а на голове — меховая шапка, поскольку приближался уже ноябрь.

И он все-таки поехал по дороге, ведущей в Сен-Бодийо. Мы вышли проследить за ним на площадку под липами, откуда все видно. Он ехал бодрой рысью как раз в том направлении.

Мне кажется, что в тот день он над нами слегка пошутил: дорога была действительно та, он спустился по ней в ложбинку, где течет Эброн, и мы стали следить за участком дороги, выходящим за Эброном. Отсчитали время, необходимое, чтобы спуститься к воде, проехать по мосту и выехать на другой берег, но он там не появился. И опять мы разделились и стали спорить о цели поездки, о шляпе и меховой шапке, когда кто-то вдруг крикнул:

— Смотрите, смотрите, вон же он.

И показал пальцем на точку далеко от дороги, на лугу справа, по которому он поднимался напрямую к замку, махая нам платком.

«Вот тупые головы», — подумали мы, обрадовавшись этому сигналу как дружескому жесту. Почему он был таким дружелюбным издали и таким высокомерным вблизи?

Похоже, он вернулся очень поздно в тот вечер и, если верить Сосиске, впервые произнес ласковое слово. Рано лечь спать ей не удалось: после ухода последнего клиента она помыла стаканы и бутылки, вытерла стаканы, дала воде стечь с бутылок, вышла на порог и стала смотреть на уснувшую деревню, на липы с листвой, шумящей под бесчисленными звездами, словно ручей.

Когда она услышала цокот копыт, то не успела из — за охватившего ее подсознательного счастья подняться к себе наверх, а Ланглуа был уже на площади.

— Чего не ложишься? — спросил он.

Она не ответила, и оба вошли в дом. Она повозилась еще немного, чтобы не сразу уйти, пока Ланглуа ставил коня в конюшню. Она подумала про себя: «Дам-ка я ему свечу. Небось не съест он меня!» Конечно нет, и даже наоборот! Он сказал ей:

— Давненько не судачили мы, как дела идут в мире, а, старушка? А они идут, — добавил он, — и очень даже быстро!

Он действительно ездил в Сен-Бодийо, и действительно по поводу свидетельства. Юрбен и госпожа Тим и в самом деле получили звание старшего егермейстера, или, как это еще называют, старшего инспектора охотничьего надзора.

Этот охотничий надзор стал приобретать для нас все более и более важное значение. Внутренне мы все обрадовались, что сможем теперь называть госпожу Тим госпожой старшей егермейстершей. А Юрбен… ну что ж, что касается его, мы посмотрим. Это могло зависеть от его взрывоопасности. Нужно было по крайней мере успеть хотя бы разглядеть, какой на нем будет костюм.

Как это ни странно, но, как оказалось, те, кто принял такое решение, обнаружили прекрасное знание людей. Юрбен словно только и ждал этого решения, чтобы превратиться в солидное тело. Он получил в свое распоряжение портного из 28-го африканского стрелкового полка, стоявшего гарнизоном в Сен-Бодийо со всем оружием и обозом. Целую неделю тот был занят только тем, что днем кроил, шил и подгонял форму, а по вечерам учил Онезифора-сына дуть в охотничий рог. Это было просто невыносимо. Они забирались на самую высокую площадку, и осенний ветер доносил до нас рыгание, пукание и душераздирающие стоны выбившегося из сил Иеремии. Да, в этом отношении три дня оказались для нас трудными. Но на четвертый день октябрьский ветер наполнился звуками, сладкими как мед, как темное вино, и мы услышали прекрасные хрипловатые модуляции. Дело в том, что вместо Онезифора играть стал некий Пьерлё-Брав из Понсона, бывший рожечник из военного оркестра, знавший все секреты этого инструмента.

Может быть, вы думаете, что при своем росточке Юрбен выглядел в форме смешным? Вовсе нет. Не забывайте о госпоже Тим. Она все проверяла опытным глазом, и господин Тим облачился в короткую куртку зуава, в которой грудь его гордо выпячивалась, а на ногах были длинные брюки со штрипками, ладно облегающие икры и бедра до самого кожаного пояса, расположенного выше, чем обычно. Все это удлиняло ноги, и он выглядел выше ростом. Костюм был сшит из эльбёфского сукна, тонкого и гладкого, цвета осенних листьев. На голове была тирольская шляпа с фазаньим пером.

— Главное — никаких финтифлюшек, — сказала госпожа Тим портному, который хотел наделать шнурочков, аксельбантов и эполет. Не захотела она даже, чтобы галуны, соответствующие его чину, были толще карандаша.

Все, что она сделала, было и красиво, и практично для перемещения в лесу, в горах, для верховой езды, под дождем и снегом: на брюки можно было надеть и гетры, и сапоги, а на куртку — накидку от дождя. И для парада лучше не придумаешь: тирольская шляпа с фазаньим пером всегда украшает мужчину.

Вернулась пора темных дней, пора снега, холода и смутного страха. Жизнь была не слишком веселая. Не могли мы забыть так скоро те времена, когда все оказались чем-то вроде овец в загонах у господина В. Вот почему свет в окне у Ланглуа вселял в нас уверенность.

Кстати, Ланглуа сразу же нашел, чем заняться. Ничего особенного в этой работе, конечно, не было. Наоборот, все было совершенно обычно. И соответствовало его новым обязанностям.

В том году холода особенно потрудились на некоторых затененных участках нашей территории. В районе Руссэ и лентского леса мороз крепко сковал сумрачные ложбины Буванта и Кордеака, заставив упрятаться всю живность или выгнав ее в другие места. Крестьяне Авера сообщили, что объявились волки.