Победа большевиков малой политической силой до сих пор вызывает недоумение отечественных и западных историков, поскольку объяснение не ищется в области психологии. Тем не менее, оно именно там. Главное, к чему гениально стремился Ленин, заключалось в создании впечатления полной большевистской победы. Именно, впечатления в сознании масс: коммунистическое правительство в центре, коммунистическая власть на местах.

Непонятно откуда взявшаяся? Но она действует от имени центра России!

Всюду с невероятной интенсивностью рассылаются директивы и телеграммы. Иногда противоречивые и совершенно дурацкого содержания? Неважно! Важно впечатление активно действующей государственной машины. Это вдохновляет сочувствующих и подчиняет колеблющихся.

Комиссары, порой и из числа самых случайных людей, отсылаются куда только можно. Народ плохо понимает, о чем они говорят? Неважно! Важно, что вот она власть, уже приехала из Москвы.

Оторвите человека от дела и прокрутите раз сорок вокруг собственной оси. Скоро он потом поймет, что делал и где что должно находиться? А к тем отдельным, кто все же понимал слишком скоро, применялись известные средства успокоения.

И то, надо сказать, Ленин сам не вполне надеялся на свой психологический расчет, и на тот случай, если народ раньше срока очухается, планировал побег большевистской верхушки обратно к Женевскому озеру.

В отличие от Ленина у декабристов никаких средств связи просто не существовало. А любой курьер был бы местными властями обыскан и привезенные им революционные директивы попали бы не к массам, а к губернатору и полицейским начальникам.

Что же могло произойти в России 1820-х годов после победы радикалов в центре с объявлением об освобождении крестьян и равенстве прав всех сословий?

Во-первых, крестьяне, составлявшие хоть и очень большую, но единственную социальную базу кучки дворян-революционеров, вообще бы ничего не поняли, а вести среди них пропаганду на местах никто бы не позволил.

Во-вторых, в массе своей офицерский состав российской армии состоял из средне— и мелкопоместных дворян, которые только о том и мечтали, чтобы, получив денежную выслугу, вернуться в родные места с почетным званием и зажить спокойной достаточной жизнью. А вместо этого им предложили бы уравняться в правах с собственными крепостными, потеряв, в придачу, наследственное имущество.

Солдат в воинских частях не распропагандируешь по той же, что и крестьян, причине невежества. Плюс к этому, они и знать не умеют никого кроме собственных командиров. Добавим еще, что для темных, но религиозных солдатских душ убийство Государя явилось бы страшным известием. И грамотные офицеры очень легко объяснили бы им, что кто-то из наследников жив, и надо идти спасать Россию.

Что бы и произошло. В масштабах огромной национальной бойни.

Какие самозванцы и просто минидиктаторы появились бы на наших просторах, трудно, да и просто противно гадать.

Несомненно, и то, что часть особенно зажатых помещиками крестьян откликнулась бы на произошедшее поджогами и грабежами. Значит, появились бы и новые Разины-Пугачевы.

Да, очень своеобразное сообщение получил Аракчеев.

В остаток того дня граф хмуро молчал и думал. А наутро следующего сказал Жиркевичу, что не станет писать Государю про сообщение этого иностранца, а доложит все лично.

— Иностранца?

— Что?

— Вы, ваше сиятельство, изволили сказать «иностранец». Он, тот вчерашний, наш русский.

— Я так сказал?! — Аракчеев свел брови и некоторое время сосредоточенно думал. — Постой, а я ведь со вчерашнего вечера так только его про себя и числю. Экая чертовщина! Ты сам ничего не заметил?

— Речь совершенно чистая.

— Речь, да… Да только что-то тут все же не чисто. — Он посмотрел на бронзовый письменный прибор. — Этот, немедля на другой заменить!

Судьба Александра Фигнера была решена. После известных последовавших событий он был легко вычислен. О настоящих обстоятельствах его гибели Жиркевич ничего не пишет.

А интересно все-таки попробовать ответить на вопрос: что же должно было произойти не только с Россией, но и со всею Европой, стань Фигнер военным диктатором? О какой катастрофической ситуации для нее говорил Аракчееву незнакомец, и на каком в отдалении будущем плане?

Историки очень любят подчеркивать, что их наука не признает слова «если». Дескать, что было, то было. И ничего потом не переиграешь. Это наивное и поверхностное суждение.

Во-первых, уже потому, что сами историки слишком часто прошлое фальсифицируют и извращают, придавая ему тот «полезный» смысл, который нужно вложить в умы живущего поколения. Следовательно, то, чего не было — но могло бы быть, считается не менее важным случившегося в действительности.

Во-вторых, любой исторический опыт тем только и интересен, что относится к фактам лишь как к возможностям и открывает причины к ним поведшие или не поведшие. Причины же составляют то самое главное, что требуется изучать.