И стадион затрясся от хохота: все сразу же вспомнили о коммунистах и Всеобщей конфедерации труда, которые вступились за де Голля лучше любых жандармов. «Юманите» выпустила специальный номер, чтобы осудить «сомнительное широкомасштабное мероприятие, которое хотят провести за спиной у рабочих». Чтобы отвести своих сторонников подальше от Шарлети, Всеобщая конфедерация в тот же день запланировала в Париже двенадцать демонстраций. Кто-то прокричал:

— Сеги — в отставку!

— Сеги — в отставку! — подхватил хор голосов.

— Правительство и его союзники, — продолжал Соважо, — хотят расколоть студентов и рабочих. А мы вместе ищем стратегию, строим свою политическую линию. Пусть каждый свободно выскажет свое мнение…

Потом выступило еще несколько человек, и все они подчеркивали революционное значение майских событий, был среди выступающих и один из бывших лидеров Всеобщей конфедерации, который вдруг решил выйти из рабочего профсоюза. Его встретили бурной овацией, но он сумел перекричать толпу и сказать свое слово:

— Нужно действовать быстро, очень быстро, но решения должны приниматься в свободной дискуссии! Революция требует разнообразия мнений!

Стоя возле трибуны, Родриго и Теодора слышали, как люди из Студенческого союза предложили выступить Пьеру Мендесу Франсу, но бывший председатель Совета отказался под разумным предлогом: «Нет, это же профсоюзный митинг». Но все заметили, что он пришел на митинг. Этого уже было вполне достаточно единственному представителю классического левого движения, которого никогда не освистывала молодежь. Его держали про запас. Центристы, правые депутаты, министры видели в нем приемлемый вариант и даже предлагали присоединиться к возможному временному правительству в случае, если генерал уйдет в отставку. Ненавидели Мендеса Франса только коммунисты.

— Надо же! — сказал Родриго, обращаясь к Тео. — Кого я вижу!

— Марианну? Я ее уже заметила. Она опять со своими маоистами.

— Можем передать Порталье, что она в прекрасной форме.

— Если только найдем его.

— Завтра пойду и все выспрошу у его родителей, — пообещал Родриго.

Тео решила, что если скоро увидит Ролана, то ни за что не скажет про Марианну, которую ей так хотелось вытеснить из его памяти.

Рассчитывать, вести переговоры, торговаться и завлекать, чтобы управлять — именно так Франсуа Миттеран представлял себе настоящую политику. В свои пятьдесят два года он возглавлял Федерацию левых сил, прекрасно осознавая уязвимость собственного положения, ведь столько людей ревниво следили за каждым его неверным шагом. Прекрасно чувствуя ситуацию, Миттеран умел вовремя повернуться в ту сторону, куда дул благоприятный ветер. Прежде чем наконец выступить с официальным заявлением за пределами парламента, он выждал, пока студенческий пыл остынет, население устанет от забастовок, главный соперник Мендес Франс скомпрометирует себя появлением в Сорбонне или в Шарлети, среди разбушевавшейся молодежи, а коммунисты утратят былое влияние на рабочее движение. Когда эти последние будут уже сильно ослаблены, с ними можно будет под шумок создать коалицию и возглавить ее. Порой Миттеран публично критиковал правительство, совсем потерявшее голову из-за беспорядков в стране, а между тем выяснял, насколько велико недовольство людей, и сопоставлял шансы. Осмеивавшая его шумная молодежь, которая еще не могла участвовать в выборах, мало волновала председателя федералов. Пользуясь широкой поддержкой в Ньевре, который давно стал ему родным, Миттеран хотел большего влияния, чем у провинциального депутата, и большей известности, чем у какого-нибудь министра, пережившего несколько правительств. Три года назад он всерьез потеснил де Голля на выборах и был очень близок к победе. А на недавних местных выборах возглавленный Миттераном левый блок набрал около 50 процентов голосов. В это воскресенье на площади Шато-Шинон толпа, в которой были и буржуа, и простой народ, восторженно приветствовала председателя федералов; при воспоминании об этом Миттерана до сих пор охватывала сладкая дрожь. В своей воскресной речи он говорил о том, что нужно разрушить структуры капиталистического общества. Верил ли он в это? Прежде всего он верил в самого себя.

Во вторник утром, в одиннадцать часов, Миттеран приехал в гостиницу «Континенталь» на улице Кастильоне, чтобы провести свою пресс-конференцию. Его ждали три сотни журналистов, а может быть, и больше. Он откидывал назад свои редкие черные волосы и улыбался с закрытым ртом, чтобы не обнажать слишком острые клыки, но журналисты все равно заподозрили в нем заговорщика. Окруженный микрофонами и вспышками фотокамер Франсуа Миттеран произнес речь, которую только что прочел другим руководителям Федерации, чтобы получить их одобрение:

— С 3 мая 1968 года во Франции нет больше правительства, а те, кто занимает его место, больше не обладают даже внешними признаками власти. Вся Франция знает, что нынешнее правительство не способно разрешить спровоцированный им кризис и только пугает всех хаосом, в котором виновато само, надеясь таким образом еще пару недель продержаться у власти. А какое будущее оно нам предлагает? Никто не в состоянии ответить на этот вопрос, даже само правительство…

Дальше он заговорил о новых политических силах, заявивших о себе в мае, — о студентах и трудящихся, — потом похвалил коммунистов и Всеобщую конфедерацию труда.

— Если в нынешней ситуации, — продолжал Миттеран, — генерал станет упорствовать в своем безумстве и не откажется от референдума 16 июня, нет никаких сомнений, что подавляющее большинство граждан проголосует против. И что тогда? Де Голль вернется к себе в Коломбе, правительство уйдет в отставку, и новая команда, временная, но обязательно левой ориентации, должна будет наладить выведенную из строя государственную машину и организовать новые парламентские и президентские выборы.