Карл поднял молоток, выпавший из руки погибшего, засунул его в сумку. Неторопливо подошел к краю площадки. Шмеллинг широко размахнулся и метнул сумку в болото. Трясина утробно чавкнула, подобно огромной сытой лягушке.

Карл вернулся к скамейке. Парнишка, чьей энергией полакомилась Брюн, все еще лежал на асфальте. Он разбросал руки и ноги в стороны и напоминал морскую звезду, вытащенную на берег.

— Ты, кажется, хотела оставить ему жизнь? — осведомился Карл.

— Ну да, а что?

— Если он так проваляется еще минут пятнадцать, то подхватит… как это… пневмонию. И все твои гуманистические порывы окажутся бесполезными, — сообщил Шмеллинг.

Брюн тихо ругнулась. Карл был прав. Она пристально уставилась на парнишку. Тот поднялся на ноги — резко, механически, как кукла, которую дернули за ниточки.

— Ты ему память стерла? — спросил Карл.

Брюн кивнула. Именно этим она и занималась, пока Карл избавлялся от следов, которые могли бы навести милицию на ненужные размышления. Память человека представлялась Брюн в виде красной ленточки, которая проходила через голову насквозь, как телеграфная лента через аппарат. Справа она ныряла в висок. Здесь она еще была ярко-алого, незамутненного цвета. Из левого виска ленточка выходила уже покрытая золотистым причудливым узором. Брюн отхватила от ленточки слева сантиметров пятнадцать. Затем подтянула из головы оборванный край и связала их вместе. Отрезанный кусок ленты к этому моменту уже растворился в воздухе. Он лишился той силы, что придавала ему материальность — личной энергии своего владельца.

Парнишка двинулся прочь от скамейки. Он шагал неестественно прямо и вряд ли видел, куда идет. Но в поворот вписался удивительно ловко. Парнишка покинул площадку. Брюн проводила его взглядом и присела рядом с Карлом. После насыщения всегда хотелось немного отдохнуть, не двигаться.

— Не грусти, — сказала Брюн и обняла его за плечи. — Мы еще раз попробуем. У тебя обязательно получится.

Карл отрицательно покачал головой:

— Нет. Это был уже четвертый, Брюн. Я обречен убивать. Я не могу довольствоваться малым.

— Может быть, дело в твоем генокоде? — предположила она.

Карл поморщился:

— Да нет, просто такой характер адский. Вот знаешь, иногда, чтобы избежать беременности, мужчина выходит из женщины за несколько мгновений до того, как кончит?

— Это называется прерванный половой акт, — кивнула Брюн.

— У меня так тоже никогда не получалось, — сообщил Карл.

Брюн улыбнулась:

— Все равно, это не повод быть таким угрюмым. Ведь охота была удачной.

— Угрюмым? — переспросил Карл. — Grim?

Федор Суетин выучил дочь английскому — для переговоров с иностранными торговцами. Брюн и переводила Карлу и Лоту в первое время их пребывания в Новгороде.

Брюн снова кивнула. Карл взял ее за руку и принялся целовать ее маленькую ладошку.

— I may be grim, perhaps, but only just grim, — шептал он в промежутках между поцелуями. — Аs any man who suffered such affairs. Misfortune…

Брюн вздрогнула. Необычное ощущение, родившееся где-то в самой глубине ее тела, поднималось, как тесто на опаре. Внезапно Брюн поняла, что нужно делать. Она положила свободную руку на склоненную перед ней голову. Брюн запустила пальцы в жесткие черные волосы.

— Чёрный ангел печали, — произнесла она негромко, но распевно.

Эту песню ей пела бабушка перед сном. В ту счастливую и давно забытую пору, когда у Брюн была собственная маленькая комнатка под самой крышей замка Быка.

— Давай отдохнём…

— Сarelessness or pain, what matters is the loss. You'll see…

— Посидим на ветвях, — продолжала Брюн.

Необычное ощущение оказалось светом. Он захлестнул Брюн, перелился через край и радужными волнами затопил площадку, что спряталась за кустами слева от бульвара Юности — там, где аллея поворачивала под острым углом, словно переломившись пополам.

— Тhe heartbreak linger in my eyes, and dream…

— Помолчим в тишине. Одинокая птица…

— Wearing perhaps the laciest of shifts.

— Ты летаешь высоко…

Карл вдруг ощутил, как огрызки крыльев у него в спине наливаются силой. Это было и приятно, и больно — словно прорезался зуб.

— The lane's hard flints, — произнес он, задыхаясь,

— И лишь безумец…

— Will cut your feet all bloody as your run,

— Был способен так влюбиться.

Карл едва не закричал. Он вскинул голову, выгнувшись назад. Он отчетливо ощутил свои крылья. Не те жалкие зачатки вроде цыплячьих, которые у него когда-то были, а огромные, настоящие крылья.

Которых у него не было никогда.

— So, if I wished, I could just follow you, — продолжал он.

— За тобою вслед подняться, — отвечала Брюн.

На его крыльях не было перьев. Они состояли из плотной кожаной перепонки. Когда крылья развернулись, она натянулась. Холодный ветер поцеловал его крылья. Карл задрожал от наслаждения.

— Тasting the blood and oceans of your tears, — сказал Карл.

Он уже не чувствовал холодной скамейки под их разгоряченными телами. Не видел фонарей и ив окутанных серебристой шалью тумана. Он летел в сумрачном, пустом небе.