— Прочти этот роман. Это об одной француженке, жившей в восемнадцатом веке, которая принесла себя в жертву ради одного мужчины. Ты как эта женщина. Приезжай через четыре дня на европейскую сторону. Вернешь мне книгу.

Через четыре дня я села на корабль и отправилась на европейскую сторону. Хюсейн спросил меня:

— Тебе понравилась книга?

— Да, но я не такая женщина.

— Наверное, ты хочешь стать такой, — сказал Хюсейн.

— Хюсейн, мне кажется, я не хочу выходить за него замуж, я хотела его только спасти.

— Тебе не удастся его спасти, — сказал Хюсейн. — Мой друг очень серьезно болен. Через два дня ты уйдешь, и тогда ты будешь во всем виновата.

Эти слова прозвучали как звонкая пощечина.

Я принялась отчаянно теребить свои пальцы, так, что они у меня захрустели. После того как я три раза прошлась по всем суставам, Хюсейн спросил меня:

— Чем ты собиралась заниматься до того, как возникла вся эта история с вашей женитьбой?

— Я собиралась стать актрисой.

— Вот и спасай актрису.

Причалил пароход, пассажиры один за другим спрыгивали на набережную и уходили, спеша найти солнечную улицу.

— Подумай хорошенько.

Пароход ждал. Я поехала на нем к себе на азиатскую сторону. Многие мужчины и женщины на корабле читали газеты. В «Джумхуриет» была помещена фотография: «Красный Руди Дучке». Текст сообщал: «Тысячи студентов Западного Берлина вышли на улицы. Произошли столкновения с полицией».

Берлин был для меня моей улицей. Девочкой я до самой ночи гуляла на улице, в Берлине я снова нашла ее, мою улицу. Из Берлина вернулась я в родительский дом, но он стал для меня гостиницей, мне снова хотелось на улицу. Мужчины на палубе выглядывали из-за распахнутых газет, откладывали их в сторону и смотрели на меня. Каждый вечер будет приходить корабль, полный людей, мечтающих увидеть меня на сцене. Мужчины будут влюбляться в меня пачками. Неожиданно я поймала себя на том, что мне интересно, как будут выглядеть эти мужчины, которые будут влюбляться в меня пачками. Я хотела умереть на сцене, как Мольер, среди декораций. Я представляла себе, как лену на сцене, друзья-актеры несут меня на руках, изо рта течет струйка крови, я умираю, не оставив потомства, которое могло бы проливать слезы на моей могиле. Корабль находился как раз посередине между европейской и азиатской частью Стамбула. Актриса выбралась из моего тела, пошла, подталкивая перед собой мужа и ребенка, к перилам и бросила их за борт. Потом она вернулась и преспокойно забралась обратно в тело. Когда пароход причалил на азиатской стороне, я твердо знала, что никогда в жизни не выйду замуж. Я не могла дождаться, пока доберусь до дому. Я не стала садиться в автобус, а позвонила матери и сказала:

— Я не хочу замуж. Хочу в театральное училище.

— Ты ведь можешь говорить по-немецки, с чего тебе вдруг понадобилось выходить замуж? Успеешь. Когда ты надумаешь выходить замуж, у тебя будет столько предложений!

Я заметила, что мне легче говорить с мамой по телефону, чем дома. Телефон стоял на улице, а улица придавала мне храбрости, дома же я заперлась у себя в комнате и не выходила, пока Хюсейн не сказал мальчику-шизофренику, что я не могу выйти за него замуж.

Хюсейн познакомил меня со своими друзьями. Они называли себя сюрреалистами — несколько молодых людей, изучавших искусствоведение, и одна девушка. Они собирались в квартирах своих родителей, заворачивались в родительские простыни, как древние римляне, садились в круг и задавали друг другу вопросы, которые они заучили по книге, написанной французскими и испанскими сюрреалистами. «Мы хотим жить поэтической жизнью, вот почему нам нужно освободить инстинкты и потребности, задавленные цивилизацией». Если кто-нибудь задавал вопрос, рядом сидящий должен был тут же дать ответ на него. Девушка в круг не входила. Она стояла сзади и смотрела, как смотрят женщины в казино, заглядывая через плечо играющим в покер. Один из сюрреалистов спросил:

— Как ты относишься к открытому мастурбированию, когда мужчина мастурбирует перед женщиной или, наоборот, женщина мастурбирует перед мужчиной?

— Я отношусь к этому превосходно, — тут же ответил близсидящий молодой человек.

Другой спросил:

— Как ты относишься к мужскому эксгибиционизму?

— Никак. Меня это не трогает.

— Меня тоже. Это вопрос социальный, а не личный.

— Что ты думаешь по поводу борделей?

— Я отношусь к ним так себе, считаю, что это не самое милое заведение, но без них, судя по всему, не обойтись.

— Я считаю бордели мерзким заведением.

— Если женщина мне нравится, то почему бы и нет.

— Какое значение, по твоему мнению, имеют разговоры во время полового акта?

— Обычное значение, отрицательное. Некоторые фразочки могут испортить мне все дело.

— По-моему, наоборот, от некоторых слов еще больше возбуждаешься.

— Могут ли мужчина и женщины одновременно испытать оргазм, и если да, то как часто?

— Крайне редко.

— Насколько желательно, чтобы это происходило одновременно?

— Очень даже желательно.

— Как ты относишься к гомосексуализму?

— В принципе, я ничего не имею против, но меня лично это не интересует.

— Если двое мужчин любят друг друга, то я не вижу в этом ничего предосудительного с точки зрения морали.

— А две женщины?

— Я так представляю себе, что одна женщина выполняет роль мужчины, другая — женщины.

— Ни разу в жизни не разговаривала с лесбиянками.

— Что ты думаешь по поводу онанизма?

— Онанизм — это только вынужденная мера. Своего рода временный эрзац.

— Я не считаю онанизм вынужденной мерой или временным эрзацем. Имеет такое же право на существование, как и гомосексуализм.

— Это две совершенно разные вещи.

— Онанизм предполагает наличие образа женщины.

— А как же животные?

— Надеюсь, что это шутка.

— В чем ты видишь разницу между образом женщины во время обычного полового акта и образом женщины во время онанирования?