«Вот она какая, легендарная птица ГРУ! — понял Щавель, наблюдая военного советника за работой. — Заняла выгодную позицию и осуществляет скрытное руководство, а все косяки в случае чего спишет на дикарский менталитет и общую неподготовленность исполнителя».

Мысль осенила, но додумать её не пришлось, потому что Удав сделал молниеносный выпад «Пьяный лейтенант ищет приключений». Щавель увернулся, сбивая руку противника, и провёл бросок через бедро, но через бедро не очень-то получилось, поэтому бросил Отморозка через уд. Поджарое, словно свитое из сыромятных ремней тело Удава, грымнулось об пол. С визгом отлетел в угол нетопырь. Щавель сапогом выбил сознание из головы каторжника, следующим пинком отправил в закуток к ведру для костей и помойным мётлам летучую мышь.

— Не такой уж ты и крутой, бэтмен, — заметил он. — Вот он какой в деле, спецназ ГРУ.

Его услышали все — повскакавшие ратники, кабачные завсегдатаи и, особенно, спутники Удава. Щавель покосился на них. Чахлый колдун и мордастая девка, умеющая читать. Очень даже неплохая награда за один бросок через уд.

— Карп! Я беру их в кабалу, — постановил тихвинский боярин.

Народец потянулся из кабака. Ратники и обозники собрались возле стола на сквозняке. Отморозка Удава поднял пинками Лузга.

— Слышь, ты, легенда обиженки, — расшевелил он каторжника ногами, чтобы не замараться, и напутствовал добрым советом: — Отнёс бы ты лучше сам свой матрас на петушатник.

Глядя в пол, Удав скрёб в кулак нетопыря, посадил на плечо и молча вышел.

Глумливо ухмыляясь, опытные подручные знатного работорговца повязали на шею истощённому колдуну и девке мокрые цветные ленты. Высыхая, они схватывались мёртвым узлом, который не расщеперить ногтями, а можно только срезать. Приметные издалека, ленты позора служили опознавательным знаком слабых рабов, на которых можно было не расходовать кандалы и колодки, ибо они не имели смелости убежать.

— Как имя твоё? — обратился Щавель к грамотной девке.

— Нелимит, — дерзко представилась та.

Девка, казалось, не была напугана или не подавала виду, либо ей не впервой было становиться чьей-то собственностью.

— Подмосквичка?

— Замкадовичи мы, — надменно вздёрнула подбородок девка.

— Вижу, что не из манагеров. Лузга, — подмигнул Щавель, — какое имя ей дадим?

— Индейцы прозвали бы её Покинутая Нора, — рассудил Лузга, пригладив свой полинялый ирокез.

— Пусть так и будет, — постановил Щавель, однако гордая подмосквичка была против.

От её речей знатный работорговец набычился, выпятил пузо, машинально погладил торчащую из-за пазухи рукоять плётки человечьего волоса.

— Теперь ты раба, а рабу меняют имя. Это древний обычай, — наставительно пробасил Карп. — Так церковь делала с рабами божьими ещё до Большого Пиндеца, и нам сей обычай передала.

— Нелимит. И ниибёт!

— Заприте Покинутую Нору в хлев, а, будет ерепениться, наденьте на неё кандалы, — приказал Щавель раболовам.

Конвойники схватили под микитки и утащили упирающуюся девку на двор.

— Из неё ещё вольный дух не вышел, — растолковал Карп. — Оденем ей ошейник смирения. Посидит на цепи, проникнется почтением к рабскому ходу и примет его как должное.

— Ты знаешь ход, тебе и плётку в руки.

Щавель переключил внимание на колдуна, скрючившегося за столом. Измождённый гад положил локти на смятую «Московскую правду», источник его беды, теребил свежеповязанный галстук и рассматривал своего нового хозяина умными чёрными глазами.

— Как зовут тебя?

— Тибурон, — быстро ответил колдун.

— Ты раб мне, теперь у тебя будет другое имя. Как мы его назовём, Лузга?

Оружейный мастер хмыкнул в кулак, утёр соплю, подновил ирокез.

— Тавот — погоняло для него самое козырное.

— Ты слышал, Тавот? — спросил Щавель.

— Слышал, — немедленно откликнулся тот.

— Тебе лет сколько?

— Сорок скоро будет.

— Не будет, — равнодушно известил Щавель. — Если сейчас не начнёшь ходить своими ногами, а не только под себя, до сорока не доживёшь сегодня к ночи.

— Понял, — сразу же сказал колдун, не успел хозяин закончить.

— Всё понял? — удивился Щавель.

— Всё понял.

— Тогда встань и иди.

Колдун с заметным усилием отжался от стола, оторвал седалище от скамейки, сделал неуверенный шаг, другой.

— Смелее, — приободрил Щавель. — Теперь тебя на руках носить срать никто не будет.

Тавот пошатнулся.

— Ты знаешь?

— Как на ладони дела твои, — Щавель пристально смотрел ему в глаза, и колдун быстро отвёл зенки, не сдюжил.