Тень Тени посоветовал разобрать вопрос всесторонне, не либеральничая, но и не прибегая к крайним мерам.

Унуноктий пробормотал что-то абсолютно неразборчивое, но при этом все сделали вид, что расслышали и приняли к сведению.

Противник Бабы-Яги заявил, что не знает, как другие, но лично он всегда по этим вопросам готов занять принципиальную позицию.

Реваншист посетовал, что теперича не то, что давеча. Давеча бы хоп, и все, а теперь то одно, то другое, то то, то сё.

Сапоги Всмятку горячо ответил неведомым оппонентам, что если он выразился в каком-то смысле, то это не означает, во-первых, что он именно так думает, а во-вторых, что он именно этот смысл имел в виду, на самом же деле он полагает, что все серьезней, чем кажется, но паники поднимать не стоит.

Скунсевич продолжал делать зарисовки еще и потому, что боялся заснуть: эту ночь он провел, читая Джойса в оригинале, увлекся, только около шести утра с трудом оторвался от могучей книги, а в восемь уже встал. Но, как ни старался, все равно поклевывал носом, то и дело упуская нить. Вот говорит Доктор Веб, Скунсевич, слушая, задремывает, делая вид, что прикрывает глаза для большей сосредоточенности, тут же приходит в себя, ему кажется, что Доктор Веб продолжает говорить, но, оказывается, это уже выступает Дайвер Пустыни – с теми же интонациями, и опять Скунсевич задремывает, и опять просыпается, и кажется ему, что речь Дайвера продолжается, но нет, это уже говорит Коварство И Любовь.

Вдруг до Скунсевича доносится его фамилия. Он приподнимает голову, которая до этого была склонена как бы в задумчивости, безошибочно смотрит на Доктора Веба и по его ожидающим глазам понимает, что был задан какой-то вопрос. Кто-то подленько хихикнул, радуясь видеть Скунсевича в затруднительном положении. Но не тут-то было: застигнуть Алишера Степановича врасплох еще никому не удавалось. И он после паузы сказал:

– Надо вычленить главное. И уже исходя из этого действовать. Но, поскольку действие равно противодействию, я бы предпочел некоторое время ничего не делать.

Даже враги и недоброжелатели мысленно аплодировали Скунсевичу: именно это каждый из них хотел бы сказать, но не чувствовал себя вправе.

Тут раздался звонок телефона.

Все вздрогнули: когда проводится такое совещание, телефоны выключены у всех. Кроме, конечно, председательствующего. Но звонил не его телефон, звонил телефон Дайвера Пустыни, который, видимо, забыл выключить его. А может, и не забыл.

Все смотрели в стол, чтобы нельзя было догадаться, кто о чем думает.

– Ответьте, что же вы, – сказал Доктор Веб с ноткой раздражительности.

Дайвер вынул из кармана телефон, приложил к уху.

А потом доложил, смягчая ситуацию подчиненностью голоса:

– Колонна выдвинулась из жилых кварталов к Ленинградскому проспекту. Пока все нормально.

– Как это нормально? – не выдержал Сапоги Всмятку, имевший неглубокий, но всегда бодрый ум и феноменальную память. – Как нормально, и при чем тут Ленинградский проспект, если колонна к Ленинскому проспекту шла?

Все переглянулись – никто ничего не понимал.

Объяснение было простым: в окружении Кабурова, направившегося возглавлять колонны, был Саня Селиванов, юноша, увлекавшийся политикой и дружбой по интернетной переписке. Таким образом он познакомился с Майей Капутикян, они несколько раз встречались, понравились друг другу, но меж ними возникли некоторые разногласия: Майя не любила Кабурова, зато была приверженницей Германа Ивановича Битцева, объединившего в своем политическом творчестве идеи коммунизма с идеями самодержавия, православия и народности. Кабуров и Битцев были одновременно и соратниками, и соперниками. Вообще-то больше всего Майя, как и погибший Дима Мосин, любила поэзию и сама была поэтессой. Она сегодня с утра была под вдохновением и писала поэму о неразделенной любви мужчины к женщине, под мужчиной подразумевался Саня, под женщиной – она сама.

Когда ты придешь, вымокший от дождя,

Нарочно попавший под дождь, потому что ты врешь,

Что попал под дождь, хотя только что из-под дождя,

Потому что, даже когда ты прав, твоя правда звучит как ложь, -

писала она, и тут, легок на помине, позвонил Саня.

– Привет, – сказал он, – что делаешь?

– Привет, – сказала Майя, – можешь подождать?

И продолжила, чтобы не забыть уже прихлынувшие строки:

Научись не врать и не говорить правду, а просто не думать об этом,

Как не думает дождь, когда ему идти, весной, осенью или летом.

Он просто идет, потому что в облаках накопилась лишняя влага.

Будь дождем в любви, это и есть твой плащ, твоя шпага, твоя отвага.

– Как дела? – спросила она, улыбаясь, представляя, как прочтет Сане стихотворение, когда оно будет готово, и предвидя его изумленное восхищение.

– Нормально, у нас тут акция, – скромно похвастался Саня.

– Знаю ваши акции, – усмехнулась Майя. – Двенадцать с половиной человек.