К этому выводу Раскольников приходит самостоятельно, увлеченный прелестью своей собственной диалектики. Он, как паук, заползает в угол и не спеша прядет паутину своей философии и этики. Лежа в темноте, он решает свою мучительную проблему, в которую он полностью погружен. Он до мелочей анализирует все в себе, мысленно прослеживает весь путь своей главной идеи от ее зачатия до расцвета, настойчиво спорит сам с собой с целью выяснить, вошь ли он, как все остальные люди, или человек, власть имеющий. Сможет ли он преступить закон, осмелится ли нарушить моральные запреты или не сможет? "Тварь ли он дрожащая или право имеет?" [182]

Каждая мысль Раскольникова незаметно переходит в желание, а все мысли вместе сливаются в одно огромное, притягательное и неодолимое желание: стать необыкновенным человеком, стать Наполеоном [183] . Но для этого "сила, сила нужна, без силы ничего не возьмешь; а силу надо добывать силой же" [184] . И если на пути к этому стоят преграды, то их надо любым способом устранить. "Довольно, прочь миражи, — восклицает Раскольников, — прочь напускные страхи, прочь привидения. Царство рассудка и света теперь! И… и воли, и силы!" [185] "Кто крепок и силен умом и духом, тот и властелин! Кто много посмеет, тот и прав! Кто на большее может плюнуть, тот и законодатель, кто больше всех может посметь, тот и всех правее! Так доселе велось, и так всегда будет! Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь!" [186] Надо взять свободу и власть! Власть "над всей дрожащей тварью и над всем муравейником! Вот цель!" [187]

Чтобы добиться этой цели, Раскольников собирается с силами и все свое существо подчиняет главной аксиоме своей жизненной философии: "все в руках человека". Есть какой-то опиум в этой аксиоме для Раскольникова. Посредством своей тонкой диалектики он умудряется этим опиумом пропитать все свое существо. Поэтому он упорно отрекается от всех абсолютных ценностей и исходит из того, что для необыкновенного человека "все условно, все относительно" [188] .

Находясь под непреодолимым воздействием своего основного принципа "все в руках человека", Раскольников приходит к неизбежному логическому заключению, что убить одну старуху "не есть преступление" [189] , если кто-то при помощи этого хочет стать необыкновенным человеком. Он приходит к этому выводу, ибо весь его анализ в плане моральном исчерпан: его казуистическое искусство доказательств заострилось как бритва, и он сам в себе уже не находит разумных доводов и возражений против принятого решения… [190] И Раскольников убивает старуху…

Но вместо того, чтобы стать необыкновенным человеком, исполненным титанической силой, венчающей власть великих гениев, он в ужасе бормочет: "Господи! С ума что ли схожу?" [191] Мучительная, мрачная мысль поднималась в нем, "мысль, что он сумасшествует и что он не в силах ни рассудить, ни себя защитить" [192] . Весь, как в бреду, он не может собраться с мыслями, не в состоянии контролировать свои чувства, не в состоянии владеть собой. В отчаянии он вопиет: "Господи, что же делать?" [193] "Боже мой, что со мною? Подлинно, разум меня оставляет!" [194]

Убивая старуху, Раскольников ударом топора как бы раскромсал свою душу, а не убил старуху: все в нем начало содрогаться, распадаться, рассыпаться, дробиться. Сила мышления ослабилась, раздробилась, ум помрачился [195] . Изо всех сил он напрягается, чтобы собрать свои душевные силы. Он почувствовал в себе самом страшный беспорядок. "Он сам боялся не совладеть с собой. Он старался прицепиться к чему-нибудь и о чем-нибудь думать, но это совсем ему не удавалось" [196] . Что-то совсем непонятное, новое, необычайное, исключительно необычное происходило с ним. Такого страшного чувства и странного он ранее никогда не ощущал. "И что всего мучительнее — это было более ощущение, чем сознание, чем понятие; непосредственное ощущение, мучительнейшее ощущение из всех до сих пор жизнью пережитых им ощущений" [197] .

Это новое катастрофическое чувство своей болью сокрушает тело и кости в нем, расстраивает нервы, помрачает мысли, отлучает душу от тела. Это чувство постепенно перерастает в огонь, в котором Раскольников горит и не сгорает. Все в нем раздваивается и рассыпается на какие-то кусочки, мельчайшие, как атомы; похоже, что все его существо становится сыпучим как живой песок; и нет в нем мира, более того, он не знает, что это такое — мир. Его личность потеряла свое основание, он не может сконцентрироваться ни на чем, не может собрать свои мысли.

Распад личности Раскольникова происходит постепенно, но неуклонно. Его душа рассыпалась, раскололась на легион мелких душонок. Его дух рассеялся на легион духов, его "я" раздробилось на легион "я". Одним словом, Раскольников стал — легионом. И поэтому каждая его мысль — это мысль-легион, всякое ощущение — ощущение-легион, каждое слово — слово-легион, ибо все они имеют в себе бесконечное число значений. Ни в одной своей мысли, ощущении, слове он не участвует полностью, до конца, ибо все его существо разбито, расколото, разобщено. Именно поэтому критики пребывают в большом недоумении, покаялся ли Раскольников на самом деле или нет? А истина заключается в том, что покаялся он частично, не до конца. В глубине своего существа, в самом главном чувствовании он действительно покаялся, но рационально и логически он этого не сделал.

Эта раздвоенная личность — главный стержень трагедии Раскольникова. С одной стороны, с помощью своей казуистической аргументации Раскольников настойчиво уверяет себя сам, что убийство старухи не есть преступление, но "естественный" поступок необыкновенного человека; с другой стороны, нечто изначальное в его существе энергично возражает против такой аргументации и сокрушает стержень его души. Это нечто изначальное быстро разрастается в нем во всех направлениях и воплощается в одно главное, всестороннее и доминирующее чувство, в некую живую, неистребимую и непреклонную психологическую силу. И это чувство, и эта сила убедительно и ясно свидетельствовали Раскольникову, что убийство есть преступление, убийство — действие противоестественное, убийство — это грех, в котором человек должен покаяться, ибо человеческая природа не может вынести преступления, не может понести грех как нечто естественное и логическое, не может его оправдать как закономерное в человеческой жизни [198] .