Попович Иустин
Шрифт:
Только такая вера спасает человека от душепагубного сомнения и самоубийственного отчаяния. А так называемая "разумная", "рациональная" вера, вера "по доказательству разума", вера по толстовской формуле: "Я хочу понять так, чтобы всякое необходимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как обстоятельство поверить" [320] , - такая вера — окаменелая, страшная каменная опухоль на сердце, которая не дает сердцу подойти к Богу, такая вера — бунт против Бога, чудовищное порождение людского эгоизма, который хочет и Бога подчинить себе.
320
Л.Н. Толстой. "Исповедь". М., 1907, с.72. Глубоким противопоставлением этому толстовскому самоволию разума является принцип послушания и распинания разума. Этот принцип особо подчеркивал К.Н. Леонтьев. "Я вполне Православию подчиняюсь, — говорит он. — Я признаю не только то, что в нем убедительно для моего разума и сердца, но и то, что мне претит… Credo quia absurdum… Я верую и тому, что по немощи человеческой вообще и моего разума в особенности, что по старым, дурным и неизгладимым привычкам европейского, либерального воспитания кажется мне абсурдом. Оно не абсурд, положим, само по себе, но для меня как будто абсурд… Однако я верую и слушаюсь. И скажу вам, что это лучший, может быть, род веры. Совет, который нам кажется разумным, мы можем принять от всякого умного мужика, например. Чужая мысль поразила наш ум своей истиной. Что ж за диво принять ее? Ей подчиняешься невольно и только удивляешься, как она самому не пришла на ум раньше. Но, веруя в духовный авторитет, подчиняться ему против своего разума и против вкусов, воспитанных долгими годами иной жизни, подчинять себя произвольно и насильственно, вопреки целой буре внутренних протестов, мне кажется, это настоящая вера".
Есть много видов безбожничества, но самый плохой из них — так называемая "разумная", "рациональная" вера. Она самая плохая, ибо кроме того, что она не признает сам предмет веры (то, что невидимо [321] ), она к тому же и двулична: признает Бога с тем, чтобы не признать саму Его суть — "невидимость", то есть то, что над-разумно. Что такое "разумная вера"? "Разумная вера" — гадость и смрад пред Богом. Ты не сможешь веровать, пока не отречешься от себя, от своего закона. А "разумная вера" как раз и не желает отрекаться от эгоизма, а еще утверждает, что знает истину! Но, не отрекшись от себя, она может иметь в себе — только себя. Истина познается только с помощью самой себя, никак не иначе. Чтобы мы могли познать истину, надо нам ее иметь, а для этого необходимо перестать быть тем, что мы из себя представляем и причаститься только истиной. "Разумная вера" — начало диавольской гордыни, желание не принять в себя Бога, а выдать себя за бога, — самозванство и самодовольство" [322] .
321
Евр.11:1.
322
П.А. Флоренский. Op. cit., с.65.
Православным подвигом веры Достоевский преобразил эгоцентричный разум, совладал с убийственным скепсисом, победил самоубийственное отчаяние своих антигероев и смирил свою мятежную душу пред благим, кротким Ликом Богочеловека Христа. Разум — это то, что необходимо смирить и преобразить верой. Достоевский сделал это решительно и смело. И первый знак этого смирения — смирение пред страшной тайной Божией и пред не менее страшной тайной мира.
Вера и смирение — близнецы: они вместе зачинаются, вместе возрастают, вместе живут, и если умирают, то вместе. Подвигом веры человек переносит центр своего существа из временного в вечное, из смертного в бессмертное, из земного в потустороннее, из человеческого в Божественное. Тут все проникнуто духом некоей бесконечности и загадочной вечности, человек испытывается смирением и страхом. Он с болью в сердце ощущает, что ни его ум, ни его воля, ни его сердце не могут быть ему путеводителями в неизвестном мире новых реалий. Но по некоей благой необходимости вера и смирение перерастают в молитву, которая и становится путеводительницей в новой жизни. И человек в тихой радости предается молитве, которая поведет его через таинства бессмертных реальностей.
Молитва царствует и владычествует. Ведомый молитвой, малый дух человека предугадывает реальность вечной истины. Он верует молитвой и молится верой. Молитва становится для него оком, прозревающим глубины вечности и праглубины своего существа. Молитва ведет ум человека, и сердце, и волю его через страшно запутанные тайны вечных и бесконечных реальностей. И человек всей душой чувствует, что молитва — самое прозорливое око его существа, око, которое может узреть и понять то, что он не мог и предугадать. В Православии молитва — водитель, учитель и воспитатель. Достоевский это ощутил и понял своим православным сердцем: "Юноша, не забывай молитвы, — мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя, и поймешь, что молитва есть воспитание" [323] .
323
"Братья Карамазовы", с.378.
Достоевский сумел дать определение евангельской, православной педагогике в самом кратком и емком виде. Оно гласит: молитва — это воспитание. Если существует средство, с помощью которого человек может переродиться и преобразиться из плохого в хорошего, из хорошего в лучшего, из лучшего в достойного, то этим всемогущим средством является молитва. Главный метод и главная сила евангельского, православного воспитания — молитва. Она, как музыка, гармонизует всякое состояние христолюбивой личности. Если молитва искренна, всеусердна и мудра, то благодаря ей в душу снисходит всегда нечто от Того, Кто есть самый возвышенный и самый прекрасный.
Молитва создает новые чувствования, новые же чувства производят новые мысли, а все вместе рождает новое расположение — бого- и человеколюбивое. В молитве человек постоянно связывает себя с Богом и людьми самым лучшим образом. Молитвенное расположение становится его постоянным состоянием. Постоянная молитвенность, производя новые мысли и чувства, постоянно обогащает таким образом человека свежестью любви к Богу и людям. По сути, через молитву создается евангельская, православная философия жизни. Если хотите, то молитву по праву можно назвать молитвенной философией.
Молитва — это воспитание, а храм — это "дом молитвы", значит, храм в то же время и дом воспитания. По убеждению Достоевского, истинное воспитание и просвещение получают в храмах [324] . Божественная истина христианства овеяна Божественными мистериями. К ним приступают только через молитву. Они познаются, опять же, только через молитву. Поэтому настоящий христианский характер можно выработать при условии: созидать себя через молитву. Молитва — это та атмосфера, в которой они постоянно пребывают, это жизнь, которой они постоянно живут. В молитвенном расположении они предстают пред Богом и людьми, каждая встреча — с бесконечной молитвенной кротостью и смирением. Они смиряют себя до состояния червя, умаляют себя до уничижения. Святой старец Зосима говорит о себе: "Я хуже всех людей, и всех и вся… Господи, я сам мерзок есмь паче всех и вся…" [325]
324
"Дневник писателя", т. XI, с.473.
325
"Братья Карамазовы", с. 193, 194.
Это ощущение и сознание своей греховности постепенно развивается и возрастает в человеке, и так до тех пор, пока не превратится в постоянное ощущение и осознание своей личной всегрешности и всеответственности. Каким-то таинственным образом и в то же время вполне реально человек чувствует и нечто личное, и что он также соучаствует во всех грехах рода людского. А поэтому чувствует и личную ответственность за каждый грех, за каждое зло в мире сем. Это ощущение и сознание личной всегреховности и всеответственности необходимо каждому человеку, а не только подвижнику и монаху. Это необходимо всем, чтобы иметь правильную ориентацию в мире сем. "Отцы и братия милые, — обращается отец Зосима к монастырской братии. — Не святей же мы мирских за то, что сюда пришли и в сих стенах затворились, а напротив, всякий сюда пришедший уже тем самым, что пришел сюда, познал про себя, что он хуже всех и вся на земле… И чем более потом будет жить инок в стенах своих, тем чувствительнее должен и осознавать сие. Ибо в противном случае незачем ему было и приходить сюда. Когда же познает, что не только он хуже всех мирских, но и перед всеми людьми за всех и за вся виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигается. Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле, несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на всей земле" [326] .
326
Там же, с.193.