Труд ему предстоял весьма большой. Если где, то именно в Антиохии требовались пастыри, которые имели бы достаточно мужества и ревности, чтобы бороться со множеством всяких препятствий в пути к истинно христианской жизни. Антиохия была одним из самых больших и богатых городов Востока. В это время в ней числилось до 200 000 душ, из которых половина была язычники и евреи, а половина — христиане. Доживавшее свой век язычество здесь имело своих виднейших представителей, которые, не желая признать очевидно торжествовавшее победу христианство, силились выставить против него жалкие обрывки своих учености и философии и в то же время незаметно подновить само язычество, истолковывая его в более возвышенном смысле, чем в каком оно обыкновенно понималось. В языческих школах преподавали знаменитые в то время риторы и философы, у которых учились даже христиане, причем многие из последних не могли не заразиться воззрениями своих учителей. С другой стороны, евреи, сильные своими богатством и промышленностью, держали население в своих руках и как ненавистники христианства не прочь были иногда заключать союз даже с язычниками, чтобы так или иначе наносить удары ненавистной для них религии Креста. Затем уже самая совместность жизни христиан с язычниками и евреями, с которыми их по необходимости должны были связывать многочисленные деловые, торговые и промышленные интересы, естественно, накладывала на них своеобразную печать, и в них не могло уже быть той цельности и непосредственности религиозного настроения, какие бывают в городе, населенном одними только христианами. В огромной части это были еще полуязычники. Они приняли христианство как религию, исполняли ее внешние предписания и постановления, но ее духом еще мало были проникнуты, и в жизни много было нравов и обычаев с отголосками язычества. Под влиянием такой смеси убеждений среди христиан постоянно выступали учителя, которые хотели собственным разумом, наподобие языческих философов и риторов, постигать и переделывать христианство. Отсюда между различными учителями появлялись споры и распри, образовывались различные направления и партии, которые вели между собою часто ожесточенную борьбу, вносившую крайние смуты в церковную жизнь. Некоторые учителя прямо выступали проповедниками ересей и разных заблуждений, становились во главе расколов, и все это вместе делало антиохийскую церковь подобной кораблю, обуреваемому непрестанными ветрами. Тут были представители разных ересей — и ариане, и аномеи, и гностики в их различных видах, были вожаки расколов, и пастырям церкви необходимо было бороться со всеми этими врагами истинной веры.

Но рядом с религиозными настроениями были и нравственные и общественные. Если не чиста была религия, то не могла быть высокой и нравственность. Конечно, были люди высокоблагочестивые, вполне достойные своего звания, но большинство вело жизнь полуязыческую, предавалось страстям и всевозможным неприличным для христиан увеселениям. Для них театры или цирки были более привлекательны, чем церкви. А вместе с тем мало было и христианской любви к ближним. Как и вообще в больших промышленных городах, так и, особенно в древности, рядом с несметными богатствами ютилась самая жалкая бедность. Рядом с великолепными дворцами и палатами богачей, не знавших, как и чем тешить свои похоти, жили бедняки, которые не уверены были за завтрашний день и часто погибали от голода и болезней, — и эти противоположные крайности тем более бросались в глаза, что древность вообще мало знакома была с благотворительностью: беднякам и бедным предоставлялось самим заботиться о себе в своей злосчастной судьбе. Отсюда естественно проистекали разные общественные смуты, и если богачи старались удовлетворять свою алчность всевозможными притеснениями бедных, то, в свою очередь, последние при всяком удобном случае старались отомстить своим притеснителям, и Антиохия была неоднократно свидетельницей кровавых мятежей, в которых до необычайности разыгрывались все самые дикие страсти, находившие себе богатую пищу в разности населения по религии, племени и состоянию. Чтобы добре править столь обуреваемым кораблем церкви, поистине необходимы были доблестные и самоотверженные пастыри.

Таковым именно и был Иоанн. Сам родом из Антиохии, он знал свой родной город со всеми его хорошими и дурными сторонами, знал не только по внешности, но проникал и во все тайны его внутренней жизни. Лучше пастыря для Антиохии и не могло быть. Это вполне сознавал благочестивый епископ Флавиан и, ценя в своем ученике незаменимого помощника, предоставил ему самую широкую свободу деятельности и, главным образом, свободу проповедания.

В сане диакона Иоанн занимался лишь делами благотворительности, теперь он выступал в качестве церковного учителя и сразу обнаружил свои необычайные дарования. Уже первая произнесенная им проповедь именно по случаю посвящения его в сан пресвитера произвела на многочисленное собрание молящихся, прибывших на торжество посвящения своего любимого диакона, неизгладимое впечатление. Но эта проповедь скорее говорила о скромности и необычайном смирении проповедника, чем о его достоинствах. Зато чем дальше, тем более развертывался талант нового проповедника, и по разноверной и разноплеменной Антиохии, жадной ко всяким новостям и слухам, быстро разнеслась молва, что явился проповедник, которого стоит послушать. И храм, где он служил и проповедывал, всегда наполнялся слушателями, которые с изумлением и восторгом внимали вдохновенным речам Иоанна. Антиохийцы любили красноречие и поэтому высоко ценили таких риторов, как Ливаний. Но теперь они слышали оратора, который далеко превосходил и этого знаменитого ритора, и превосходил самою силою и убедительностью своих речей. Ливаний с своим напыщенным красноречием, искусственными словооборотами и звонкими фразами мог увлекать и услаждать слух, но не затрагивал сердца. Напротив, его ученик, не прибегая ни к какому искусственному словосплетению и не увлекаясь звоном фраз, поражал необычайною жизненностью своей речи: у него каждое слово дышало силою и жизнью, потому что бралось из известной всем действительности и пояснялось примерами, которые были одинаково понятны и высокообразованному патрицию, и самому последнему земледельцу.

Таких проповедей еще никогда не раздавалось в Антиохии, и жители ее с изумлением внимали словам проповедника, который вполне овладевал их сердцами, так что они то трепетали от изображения ужасов гнева Божия, то ликовали от надежды на бесконечное милосердие. Когда вдохновенный проповедник изобличал пороки своего города — бичевал алчность и немилосердие богачей, низость и мятежность бедных, тщеславие и хищничество чиновников, пустоту и развращенность женщин, то стоявшие в храме не могли не краснеть и не содрогаться от сознания своей порочности, а когда проповедник заключал свое вдохновенное слово призывом к покаянию и исправлению, с обетованием высшей помощи в этом святом деле, то слушатели не выдерживали и прерывали речь проповедника оглушительными рукоплесканиями.

Антиохийцев особенно удивляло и то, что Иоанн не читал своих проповедей, а произносил их от полноты своего сердца, вел живые изустные беседы со своими слушателями. Никогда раньше ничего подобного не было в Антиохии, и никто еще никогда не проповедовал слова Божия — без книги или свитка. Иоанн был первый такой необычайный проповедник. Из уст его изливалась такая благодать, что слушатели не могли ни надивиться, ни насытиться его беседами.

Поэтому не преминули явиться в церкви скорописцы, которые записывали за проповедником и записи свои передавали и продавали многочисленным желающим. Проповеди его сделались предметом всеобщего разговора, и они прочитывались даже за пиршествами и на торжествах, и многие заучивали их наизусть. Когда становилось известным, что будет вести беседу этот сладкословесный ритор, то весь город приходил в движение: купцы оставляли свою торговлю, строители — свое строительство, адвокаты — судилища, ремесленники — свои ремесла, и все устремлялись в церковь. Послушать Иоанна считалось особенным счастьем, и все соперничали в придумывании похвальных ему слов: одни называли его «устами Божиими и Христовыми», другие — сладкословесным, третьи — медоточивым, и, таким образом, уже в это время голос народа как голос Божий создавал для него то прозвание — Златоустого, под которым имя его увековечено в истории и церкви Христовой.

Предание сохранило и самый случай, при котором произошло это прозвание. Не ограничиваясь нравственными наставлениями, Иоанн иногда выступал с догматическим учением о возвышенных истинах религии и нередко вдавался в такую богословскую премудрость, которая оказывалась недоступною для многих слушателей. При одном таком случае одна простая женщина, с благоговением слушая поток речи великого проповедника, никак не могла проникнуть в смысл этих сладких для слуха слов и с чисто женскою нетерпеливостью закричала ему из народа: «Учитель духовный, или лучше сказать — Иоанн Златоустый, ты углубил колодезь святого своего учения настолько, что наши короткие умы не могут постигать его!». Народ подхватил высказанное женщиной название и, увидев в нем указание Божие, порешил отселе звать своего любимого проповедника Златоустым [6] . Этот случай, между прочим, не остался без внимания самого Иоанна. Он убедился, что обращаться к народу с «хитросплетенным словом» бесполезно, и после этого всегда старался украшать свои беседы простыми и нравоучительными словами так, чтобы даже и самый простой слушатель мог понимать его и получать духовную пользу. Проповеди Иоанна имели тем больше силы и значения, что дар слова у него соединялся и с даром чудотворения, так что многие недужные получали от него не только душевное утешение, но и телесное исцеление.

Если вообще и любил Иоанн проповедовать слово Божие, да так, что не проходило такой недели, в течение которой он не сказал бы той или другой беседы, а иногда проповедовал и по два и по три раза в неделю, то при особых случаях еще более усиливалась его ревность и еще сильнее разгоралось вдохновение.

К первым годам его пресвитерского служения относится состоявшееся чествование памяти высокочтимого Антиохией архиепископа Мелетия. Он скончался в 381 году в Константинополе, и тогда же прах его был перевезен в Антиохию, но вследствие неблагоприятных обстоятельств лишь по истечении пяти лет антиохийцы получили возможность должным образом почтить память своего глубокочтимого святителя. И это торжественное чествование, по всей вероятности, состоялось под влиянием самого Иоанна, глубоко чтившего память Мелетия как архипастыря, который особенно много содействовал его духовному возрождению и укреплению. Чествование состоялось в первом году пресвитерского служения Иоанна, и по случаю этого торжества он произнес похвальное слово, в котором с неподдельным чувством благоговения к памяти почившего архипастыря изобразил его значение для церкви, а также любовь пасомых к своему благочестивому архипастырю. Почтение их к нему доходило до того, что в честь его давались имена детям и изображение его многими носилось на перстнях, делалось на печатях, на чашах и на стенах чертогов, так что великий святитель, и отойдя от мира сего, продолжал жить с своею паствою. Речь произвела на всех неизгладимое впечатление, и имя сладкогласного проповедника сделалось неразлучным с именем великого антиохийского святителя.

Но вскоре антиохийцы должны были еще более убедиться, какого великого пастыря имели они в лице Иоанна.

Прошло два года его пастырского служения в Антиохии. Приближался Великий Пост 388 года, и великий проповедник предвкушал богатую жатву на ниве народного покаяния. Но вдруг случилось событие, которое должно было направить его мысли на другой предмет. Население Антиохии издавна отличалось мятежностью, и народные страсти не раз вспыхивали с ужасною силою. То же случилось и теперь, и притом в необычайных размерах. Империя уже в течение почти десяти лет наслаждалась миром под мудрым управлением Феодосия, который, вступив на престол при самых трудных обстоятельствах, когда отовсюду угрожали варвары, своею храбростью сумел обеспечить государство извне и благоустроить его внутри. Как нежный отец он за четыре года пред тем возвел своего сына Аркадия в сан Августа, и так как приближалось пятилетие этого важного для его сына события, то он порешил отпраздновать его самым торжественным образом по всей империи, а в видах экономии присоединил к этому и торжество в честь десятилетия своего собственного царствования (хотя до исполнения его оставался еще год). Подобные празднества обыкновенно связывались с большими расходами, так как всем войскам раздавались щедрые подарки — по пяти золотых на человека. Чтобы не обременять государственной казны, Феодосий задумал обойтись сбором с больших богатых городов, которые за время его мирного царствования накопили огромные богатства. Но эти города менее всего оказались благодарными и вовсе не имели желания принять на себя расходы по общегосударственному торжеству. Первой восстала против императорского эдикта Александрия, а за ней последовала и Антиохия.